Лев Тихомиров
ЛИЧНОСТЬ, ОБЩЕСТВО И ЦЕРКОВЬ

I.

В настоящее время слышится много жалоб на различные недочеты религиозной жизни — и своей личной, и чужой; множество лиц ищут религиозной жизни и утверждают, что не могут ее найти в силу некоторых условий современной жизни. В чем заключаются эти условия, препятствующие религиозному существованию, — об этом говорят различно, обвиняя при этом решительно всех и вся. Что нужно сделать, чтобы отыскать не дающуюся искомую религиозную жизнь, — об этом тоже говорят различно. Но при этом менее всего обращают внимание на самое главное — на правильное соотношение личности и Церкви в религиозной жизни. Между тем наши религиозные недуги едва ли не зависят более всего от развития религиозного индивидуализма в связи с ослаблением коллективной религиозной жизни-

Все мы с детства заучили догматические положения о единоспасающей Церкви. Но есть разница между догматикой и популярными верованиями, нередко избирающими себе лишь некоторые излюбленные части догматики и оставляющими другие части в почетном небрежении и малоизвестности. Таково и значение совместной церковной жизни для религиозного существования, представляющейся нам лишь в виде какой-то книжной формулы, реальный смысл которой мы уже плохо схватываем. Все мы знаем тесную общественную связь первых христиан, но склонны объяснять это особливой добродетелью, тогда как, наоборот, дух веры и добродетели порождался у них вследствие их тесной и дружной церковности.

II

В действительности общественный церковный элемент — совместная религиозная жизнь — составляет самое неотменимое требование в христианстве. Совместная религиозная жизнь составляет Божественное учреждение и Божественную заповедь не в смысле какой-то незначащей формы, а как необходимое условие христианского существования, именно для того, чтобы развращенные приходили к добродетели, а несведущие — к свету разумения. Жизнь церковная, коллективная вовсе не есть заключительное звено нашего религиозного развития, а его исходный пункт. Спаситель, Бог Всеведущий, лучше нас знал развращенность и неразумие человеческое, но, устрояя дело спасения нашего, указал с самого начала необходимость Церкви, Сам ее учредил и не отдельным святым и пророкам, а Церкви Своей оставил право определения истины и руководство нами. Он заповедал ученикам не порознь, а вместе, целой Церковью идти к вечной жизни. Он и в Первосвященнической молитве Своей просил Отца: “Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино... Я в них, и Ты во Мне, да будут совершены воедино...” “Совершены” — это значит, напомню, устроены, улажены... Исполнение этой заповеди Спасителя, постоянный призыв к совместному совершению своего спасения составили затем неизменную заботу апостолов, мужей апостольских и всех учителей первенствующей Церкви.

Напрасно было бы для объяснения тесной совместности религиозной жизни тех времен ссылаться на особливую святость христиан первенствующей Церкви. Не дремал грех и тогда, не раз приходилось учителям Апостольской Церкви обличать и наказывать своих духовных детей. Но, обращаясь к согрешавшим, они особенно увещевали их к совместной, как бы слитой духовной жизни.

Послания всех апостолов в этом смысле одинаково красноречивы. Жизнь христианина у них не мыслится вне коллективного существования. Жизнь христианина для них есть созидание Тела Христова, которое есть Церковь. Общество христиан — это храмина, в которой обитает Христос, а люди — отдельные камни, из которых строится храмина, или башня, как иногда выражались. “И сами, как живые камни, устрояйте из себя дом духовный”, — пишет апостол Петр (!, 2—5). В известной книге Ерма “Пастырь”, писанной около 125 года по Р. X., Церковь уподобляется башне, которая строится ангелами из камней (люди), доставаемых в водах (крещение). Камни так гладко пригнаны, что башня кажется слитой из одного. Плохие же камни, не сходящиеся так слитно, или обтесываются, или совсем отбрасываются. Слитность христиан поэтически-образно символизируется в древней евхаристической молитве “Учения 12 апостолов” (II века): “Как сей преломляемый хлеб был рассеян по холмам и долинам и, собранный вместе, стал единым, так и Церковь Твоя от краев земли да соберется в Царствие Твое”. Святой Игнатий Богоносец, ближайший ученик апостолов, во всех посланиях твердит о единении. “Все вы, — пишет он магнезийцам, — составляете из себя как бы один храм Божий, как бы один жертвенник, как бы одного Иисуса Христа. Никто да не обольщает себя, — поясняет он, — кто не внутри жертвенника, тот лишает себя хлеба Божия. Не думайте, чтобы вышло что-либо похвальное. если будете это делать сами по себе, но в общем собрании да 6yaei у вас одна молитва, одно прошение, один ум, одна надежда н любви и радости непорочной” (гл. 7). “Старайтесь собираться чаще, — пишет он ефесянам, — ибо если вы часто собираетесь вместе, то низлагаются силы сатаны и единомыслием веры вашей разрушаются гибельные дела его” (гл. 12).

Посему: “Вместе подвизайтесь, вместе совершайте путь спасения, вместе терпите, вместе успокаивайтесь, вместе вставайте как Божий домостроители, домочадцы и слуги” (Поликарпу, гл. 6).

Апостол Варнавва, сотрудник Павла, точно так же наставляет христиан: “Вы не должны отделяться от других, как будто вы были оправданы, но, собираясь в одно место, исследуйте, что прилично и полезно возлюбленным вообще” (Поел., гл. 4).

Святой Климент, скончавшийся в 68 году, настаивая на единении, говорит: “Прилепитесь ко святым, ибо прилепляющиеся к ним освятятся”. Он приводит обычное уподобление Церкви телу:

“Так пусть будет здраво и все наше тело о Христе и каждый повинуется ближнему своему сообразно со степенью, на которой он поставлен дарованием Его”.

Все это голоса древнейшей Церкви, но ее голос мы слышим и поныне.

В своем катехизисе мы учим:

“Вопрос. Не должно ли признавать необходимо нужным для спасения, чтобы верующий к ней (Церкви) принадлежал?

Ответ. Совершенно так...Дабы иметь участие в Его спасении (Христа), необходимо нужно быть членом Его Тела, то есть кафолической Церкви”.

Это мы постоянно указываем раскольникам. Послание восточных патриархов, обличая еретиков, говорит, что, “оставляя Церковь, они бывают оставляемы Святым Духом, и не остается в них ни знания, ни света, но тьма и ослепление”. Наш вероучитель Филарет, митрополит Московский, замечает: “Помыслим, что сколь неодолима она (Церковь) в своей полноте и целости, столь же, напротив, каждый из стоящих в ней порознь должен опасаться нападения и одоления” (Слова и речи. Т. II. С. 411). Это выражение — “стоящих в ней порознь” — указывает на опасности религиозной

изолированности, хотя бы не доходящей до раскола, а только держащей нас вне живого участия во всей полноте христианской общественности, которая связывает личность и с Богом, и с людьми, и с целями мировой истории.

III

Несмотря на ясность этого векового призыва, мы с ним теперь очень мало сообразуемся, без сомнения, до некоторой степени потому, что не понимаем его смысла.

Чтобы исполнять требование действительно, а не только для формы, человек должен понимать, зачем нужно требуемое от него. Древние христиане понимали и почему им лично нужна Церковь, общество, и почему они сами нужны для этого общества, и к чему их обязывает эта взаимная надобность. Потому-то религиозная жизнь имела у них такое всепоглощающее значение. Теперь положение изменилось. Религиозная жизнь не помещает всех сил человека, ибо ее содержание в его понимании очень сузилось. Что такое религиозная жизнь? Обыкновенно отвечают: “Общение с Богом”. Но что такое это общение? Каково его содержание? Каковы его последствия в содержании нашей жизни? Древний христианин все это прекрасно понимал, нынешний в большинстве случаев почти не понимает...

Может быть, это зависит от того, что ныне это мало и плохо разъясняют. Может быть, стадо труднее уловить должное содержание нашей религиозной жизни с тех пор, как Церковь стала со всех сторон заливаться волнами “мира”. Однако чем сложнее положение, тем нужнее знать, как среди него устроить свою душу, то есть знать истинное содержание религиозной жизни, которое христианством ставится в такую тесную связь с общественностью.

Одно из последствий сужения наших представлений о церковной идее составляет то обстоятельство, что в наше миросозерцание, а затем и в практику жизни теперь врывается все в более ненормально расширенной степени одно из могущественнейших “мирских” попечении — именно о строе социальном. При всей важности и даже высоте своей идея социальная в действительности ниже церковной по своему содержанию и мировому значению. Фактически же социальная идея начинает затушевывать в умах идею церковную, и даже являются тенденции поместить идею религиозную в среду социальную, обществом поглотить Церковь.

Человеческое общество как мировое явление чарует умы своей

силой, стройностью, благодетельностью. На социальную среду переносится почти религиозное благоговение. “Жить для общества”, “жить общественными интересами” — это для множества лучших людей нашего времени не пустые слова, а выражение наиболее великого их нравственного содержания, за которое они готовы отдать жизнь, ибо без него их жизнь была бы пустой и бессмысленной. Церковная же идея потускнела в умах.

Что значит жить для общества — всякому кажется понятным. Понятным кажется и вопрос, как в этом служении поместить свои силы. Но что значит жить для Церкви? Значит ли это сделаться по малой мере псаломщиком? Или чиновником духовного ведомства? Жизнь церковная начинает казаться лишь каким-то специальным уголком человеческой жизни, средой “удовлетворения религиозных потребностей”, подобно тому как есть учреждения для удовлетворения эстетических потребностей и т. д.

Это затирание церковной идеи общественной составляет явление крайне вредное и опасное для личности и человечества. Это обман, стремящийся отвлечь нас от наиболее высокой жизни и noi-рузить в относительно низкую. Это обман, стремящийся задушить высшую жизнь, подчинив ее низшей, и заглушить в нас, людях, источник нашей истинной силы. Для избежания этой опасности современный человек должен возможно лучше уяснить себе действительное соотношение между Церковью и социальной жизнью и истинное место своей личности в том и другом проявлении общественности.

IV

Вопросы церковности в связи с общественными у нас особенно разрабатывал В. С. Соловьев и в этой области имеет отчасти неоценимые заслуги. У него христианин задавал себе вопрос о своем отношении ко всему миру, ко всей истории, ко всем задачам Бо-жиего промышления о людях. Задача личного спасения у Владимира Соловьева постоянно рассматривалась в связи с обязанностями христианина как “Божия домостроителя”. Это обнаружение жизненности и всесторонности религиозной жизни составляет огромную заслугу Соловьева.

Мне особенно приятно выразить это, потому что мне немало приходилось полемизировать против покойного философа. Но я должен повторить и теперь, что его учение пестрело множеством ошибок, опасных даже не столько для него, сколько для ею последователей. Одной из причин этих ошибок было то, что для Вл. Соловьева была недостаточно ясна природа социальной жизни, вследствие чего и отношение церковности к социальной жизни устанавливалось им неверно. При этой постановке почти неизбежным выводом является хилиазм, от которого и сам он был очень недалек.

“Явление нового духовного человека во Христе, ~ говорит Соловьев, — есть сосредоточие всемирной истории. Конец же, или цель, этой истории есть явление духовного человечества”. Эта цель, по Соловьеву, достигается как путем личного усовершенствования, так и путем улучшения общественных отношений (“Основы духовной жизни”, гл. 3). Такую постановку Соловьев основывал на том, что “между лицом и обществом существует обоюдная зависимость... Общество слагается из лиц, но и лица живут только в этом сложении и гибнут в одиночестве... Поэтому улучшить человечество одним личным действием, то есть прямым действием на отдельные лица, так же невозможно, как исцелить больной организм, действуя на каждую его клеточку в отдельности”. Человечество представлялось Соловьеву, по довольно уже устарелым теориям, чем-то коллективно целым, вроде организма, и на этой почве доходит он даже до формулы: “Общество есть дополненная и расширенная личность, а личность — сжатое и сосредоточенное общество” (“Оправдание добра”). Все это крайне фантастично с социологической точки зрения, а между тем служит основой для ряда важнейших выводов. Чтобы возродить все человечество, христианство, по Соловьеву, должно проникнуть не только его личные, но и общественные стихии, “Богочеловеческая связь должна быть восстановлена не только лично, но и собирательно”. При этом “Божественная стихия имеет свое собирательное выражение в Церкви”, а “чисто человеческая стихия имеет подобное же выражение в государстве”. Отсюда в сочетании их для Соловьева является идеал христианского государства.

Во всей этой теории своей Вл. Соловьев страшно раздувал значение социального строя (который смешивал с человечеством) и тем самым умалял значение Церкви, в действительности составляющей реализацию "духовного человечества” и единственную форму общественности, в которой может осуществиться собирательно богочеловеческая связь.

Преданный Церкви, Соловьев вопреки намерениям своим отнимал у нее в пользу социальных фантазий ее действительное значение.

Чтобы понять содержание религиозной жизни во всей ее полноте, необходимо понять действительное место религиозной общественности (то есть Церкви) в той обшей жизни вселенной, которая составляет среду нашего человеческого существования.

Попытаемся же это сделать.

v

Рассматривая общую мировую жизнь, мы видим в ней как бы несколько возвышающихся один над другим этажей — особых категорий яачений или процессов: жизнь неорганическая, жизнь органическая, жизнь животная и жизнь духовная, Человек внедрен во все эти категории явлений, спускаясь до самых низших и восходя до высших.

Все эти категории явлений при коренном различии некоторого особого принципа или элемента, их одну от другой отличающего, подчинены общему закону единения, существования собирательного, коллективного. Этот закон каждая категория явлений осуществляет по-своему, но ни одна из них от него не уклоняется. Природа в пределах каждого слоя явлений все объединяет в некоторый общий, стройный, гармонический порядок коллективности.

Так, мы видим стройный круг-явлений в мире неорганическом — в комбинации небесных тел, в комбинациях сил и веществ физических и химических.

В мире живом, органическом мы видим слияние основных его элементов в один целый организм.

В мире животном мы замечаем социальность как общий закон существования особей. К этой общественности примыкает и человек в своем социальном существовании.

В соприкосновении с духовным миром является новый строй — церковная коллективность.

Человек, как учит нас вера, заключает в себе три разнородных элемента: материальный, который его привязывает к природе неорганической и органической, душевный, который общ ему со всем животно-органическим миром, имеющим “душу живу”, и, наконец, духовный, в котором человек выходит из мира явлений материальной и видимой природы.

Не пускаясь в догадки отом, какой смысл имеет эта тройственность природы человека в общих целях Божественного мироздания, и оставаясь в пределах точных данных науки или ясных указаний Откровения, мы должны признать, что эти три категории явлений стоят рядом прочно и незыблемо и одна в другую эволюционно не переходят.

Каждая из них составляет лишь некоторую подпочву для высших слоев. Законы неорганической природы образуют подпочву для жизни органической, а эта последняя, в свою очередь, — для жизни животной. В сфере животной возникает общественность, причем органическая жизнь дает подпочву для жизни социальной. В свою очередь, социальная жизнь тех существ, которые обладают духовным элементом, дает подпочву для жизни церковной. При этом законы низшего слоя каждый раз кое-что уясняют нам в законах высшего, так как не исчезают в них совершенно, а только подчиняются новому, высшему организационному принципу.

Должно, однако, настойчиво повторить, что эволюционного перехода одной категории явлений в другую не существует. Эволюционная идея, когда ее распространяют до таких пределов, становится источником чистых фантазий, искажающих и точную науку, и религиозную философию. Точная наука совершенно отбросила гипотезу о зарождении живого вещества из мертвого; понимание общества как некоторой органической особи тоже разрушено уже в социологии. Модное ныне оцерковление социальной среды точно также должно быть признано стремлением фантастическим.

VI

Общество не есть ни организм, ни Церковь, а явление совершенно особого разряда- Социальная жизнь составляет закон существования мира животных. “Совместная жизнь, — говорит Эспи нас (“Социальная жизнь животных”), — не составляет случайного явления, она повторяется не по прихоти или какому-нибудь капризу то там, то здесь, это не привилегия лишь отдельных зоологических видов, а нормальный постоянный и всемирный факт. Социальная среда составляет необходимое условие сохранения и обновления жизни”.

Необходимо, однако, различать совместную жизнь как закон биологический и как закон зоологический. В первое время развития общественной науки социологи и биологи были одинаково поражаемы сходством явлений биологических и социальных. Соединение клеточек и органов, стройно соподчиненных между собою, невольно напоминало строение общества и государства, и обратно: строение общества напоминало социологу строение организма. Отсюда явилась в социологии органическая идея, наша общественность была поставлена в разряд явлений биологических, высшего вида. Родилось социально-философское представление о человеке как некотором бессмертном коллективном существе, в котором личности — не более как сменяющиеся клеточки одного организма. Эго воображаемое коллективное существо — Человечество — было Огюстом Кон-гом возведено даже в сан божества, которого религия еще и поныне не вполне исчезла.

Однако дальнейшие успехи в наблюдении социальных явлений разрушили эти скороспелые отождествления, основанные только на аналогиях. Прежде всего, общественность никоим образом не может быть поставлена в связь с воображаемой коллективностью человечества.

Коллективная жизнь свойственна всему животному миру, но она объединяет не всю совокупность животных или хоть особей одного данного вида в одно целое, а только некоторые отдельные части его, вошедшие в общение между собой и при этом обособившиеся еще сильнее от остальных особей того же вида. Волки образуют семьи и стаи, но все особи волков земного шара не составляют никакого коллективного “волчества”. Точно так же и “человечества” как некоторого коллективного существа не было и нет. Если бы даже все люди земного шара соединились в одно государство, то и это было бы все-таки лишь всемирное общество, а не коллективное существо. И это не есть схоластический спор о терминах. Дело в том, что наука обнаруживает коренное различие между организмом и обществом, между коллективностью биологической и коллективностью социальной.

Эспинас, не умеющий отделаться вполне от застарелых отождествлений, тем не менее прекрасно характеризует эту коренную разницу.

“В обществе, — говорит он, ~ все принимает новый облик: из недр организма (?) возникает своеобразный мир (то есть общество), управляемый теми же (?) законами, но совершенно отличный от него, так как в нем идеи или представления заменяют роль очертаний и желания заменяют рольдвижений- Общество создается сознанием: общество есть живое сознание, или организм идей”. Эспинас уже должен вместо старые отождествлений формулировать, что “социология развивается параллельно с психологией, но подобно ей имеет свои корни в биологии, хотя и значительно от нее отличается”. Но если мы посмотрим на вопрос без застарелых прел-взятостей, то должны прямо сказать, что в социальном мире имеем перед собою совершенно особый слой явлений, не биологического разряда, а психологического.

То сходство между организмом и обществом, которое столь поражало социологов, зависит исключительно от того, что и в организме, и в обществе находят применение законы бессрочно длящейся кооперации.

Но этим сходство и исчерпь1вается, ибо особи, входящие в кооперацию, в организме (в биологии) и в обществе (в социологии) совершенно различны, и потому самый характер их кооперации представляет глубочайшие различия.

В общественности мы поэтому имеем особенный слой явлений, который может быть назван надорганическим миром.

Когда множество особей сосуществуют и кооперируют, порождая новые поколения особей, входящих в кооперацию, в то время когда старые постепенно вымирают, возникает ряд явлений, зависящих не от произвола отдельных особей, а от самых законов кооперации и от средних свойств животного существа.

Каждый новый пласт общества нарастает на основе того, что было сделано предшественниками, на их наследстве, на накопленных условиях, привычках, учреждениях, которые тем прочнее, чем больше выражают средние свойства животного существа. Так создается органический элемент общества, который справедливо так называется, ибо он выражает условия преемственной самосоздаюшей организации.

Этот органический элемент имеет характер принудительный для нас, как все, выражающее законы природы. В течение веков и в каждую отдельную минуту совместное существование особей определяется средней линией их воль, чем и ограничивается каждая отдельная воля, и, сверх того, все воли вместе принуждены действовать по законам кооперации, которые зависят не от нашей воли, а от природы самого факта кооперации. Кооперация в существах сознательных или бессознательных имеет некоторые общие свойства: суммирование силы, разделение труда, координирование отдельных усилий, а стало быть, существование некоторых направляющих центров и исполнительных органов... Все это законы, в глубине своей нисходящие к механике и физике. Они зависят от свойств самого вещества. Но в природе неорганической действие этих законов составляет ряд отдельных эпизодов. В природе же органической, которая беспрерывно порождает и размножает себя, действие законов кооперации преемственно, и органическая жизнь именно и состоит в том, что какая-то таинственная сила (которую мы называем жизнью) связывает мертвое вещество в длящийся процесс преемственной кооперации. Это основной внешний признак органической жизни.

Когда является общество, законы кооперации повторяются и в нем. Совместной жизни без них не может быть. В этих-то законах и состоит сходство общества с организмом, то есть проявление в общественности того же, что наблюдается в биологии.

Но с точки зрения чисто естественно-научной можно в общей схематической формуле сказать, что в организме входят в кооперацию простые протоплазматические клеточки, а в общественности — одни только нервные центры. Это огромное различие означает, что в биологии происходит кооперация живого вещества, а в социологии — кооперация личностей.

Вещество, охваченное тем таинственным процессом, которое мы называем живым состоянием, сливается в клеточки, которые в свою очередь при малейшем совместном сближении сливаются между собой в более сложные агрегаты и образуют организм. О клеточках мало сказать, что они имеют способность сливаться в организм, — они прямо не способны удержаться от слияния. Так, если несколько штук Circinafium concrescens, находясь поблизости, разрастаются до соприкосновения, они сливаются в одно так называемое колониальное животное. МапоЫае confluemes, начиная совместно высасывать какую-нибудь крупинку, соединяются своими лучами и тоже сливаются в колонию, хотя могут иногда опять распадаться. Обыкновенные губки в молодости живут независимо, но потом, прикрепись в одном месте, немедленно начинают сливаться, причем отдельная губочка, смотря по тому, в какое место скопления случайно попала, становится то органом питания, то органом пищеварения, то извергательным каналом. Вообще, закон простого живого вещества состоит в слиянии, результатом которого является организм.

Но при кооперации организмов этого слияния уже нет. Здесь над беспредельным действием законов органических является некоторая контролирующая личность. Она при кооперации не уничтожается, а остается сама собою.

И вот социальные явления, социальная связь происходят только в мире животных, где есть особь, личность, причем вся связь держится не на почве общих свойств животного вещества, а на почве исключительно психологической, на почве чувства, представления и воли. Эти контролирующие личности только находятся в общении, но не сливаются и даже не способны к слиянию, ибо самая сущность их состоит в индивидуальности. Если бы особи слились, они уничтожились бы. Организмы, в отличие от простого живого вещества, способны поддерживать свою жизнь только тогда, пока они отдельны и сами заведуют отправлениями своих органов. Если бы мы вздумали превратить целый организм только в сердце, только и легкие или мозг, вообще только в особый орган, этот организм немедленно погибнет.

Поэтому коллективная социальная личность не только не существует, но самая идея о ней есть абсурд, логическая невозможность, сама в себе заключающая противоречие.

VII

Социальный порядок не производит коллективной особи, и его мировое значение состоит именно в развитии особи индивидуальной.

В этом отношении общественность имеет для личности, для человека огромнейшее значение.

Общественность составляет орудие выработки личности, и это достигается применением кооперации между именно самостоятельными личностями. Общественность есть закон существования, но такой закон, который не внешне навязывается человеку (как законы природы неорганической или даже законы нашей физиологии), а создается свойствами нашего собственного чувства, представления и воли. В социальной среде человек чувствует самого себя организационной силой коллективности и действительно является полной силой во всем, что не касается самых законов кооперации, которые человек, однако, может и умеет приспособлять к своим желаниям.

Божественным творчеством в свойствах личности заложено все необходимое для того, чтобы тянуть нас к общественной жизни. Самое разделение полов уже предопределяет появление семьи, и слабость ребенка погружает его в жизнь общественную в среде семьи. Привычка, зарожденная с детства, затем поддерживается потребностью в обмене впечатлений, составляющей основное психологическое свойство всякого животного. Это свойство неудержимо влечет людей друг к другу даже помимо всяких утилитарных расчетов, а просто потому, что этот обмен дает каждой особи как бы усиленное ощущение своей жизни. Итак, само чувство жизни направляет к общественности. Точно так же и рассудок влечет нас к тому же.

Широта потребностей и желаний самой неразвитой человеческой личности превышает силы ее к их удовлетворению, и это вносит в человеческую общественность чрезвычайную напряженность сознательного стремления к кооперации. В этом отношении, должно заметить, лишь свойства человеческой психологии создают социальную жизнь во всех ее могучих размерах, ибо по бедности животной индивидуальности зоологическая общественность остается более естественным состоянием, чем сознательным созданием. У человека, наоборот, общественность, к которой он приходит чувством, делается тотчас созданием преднамеренного творчества ввиду ее способности удесятерять силы личности общими свойствами кооперации — суммирования силы, разделения труда и т. д. В этом отношении значение общества так велико, что, конечно, без него человек не мог бы быть человеком. И это не потому, чтобы общество было “дополненной и расширенной личностью”, а потому, что общество есть наиболее благоприятная среда для развития человека.

Оно в бесконечной степени увеличивает и утончает силы личности, давая к услугам каждого силы всех других и их средства. Общественность создает как бы систему зеркал, в которых знания и опыт каждого открываются для других” и систему рычагов, при которых сила всей ассоциации дается в распоряжение каждой отдельной особи. Общество есть хранилище опыта, знаний и материальных средств предшествующих поколений, благодаря чему вновь рождающаяся бессильная личность сразу вступает в даровое обладание средствами, о которых не могла бы и мечтать при иных условиях. Общество, наконец, есть великая школа для выработки самостоятельности личности в целой системе подчинении и командований.

Увеличивая в тысячу раз силу человека, общество вследствие этого вырабатывает в нем сознание своей силы и достоинства. В социальной среде человек чувствует себя господином мира, высшим существом. В самых рабских обществах есть гордые аристократические слои, идеалы личности которых становятся рано или поздно образчиками для остальной массы народа.

Но при всей благодетельности социальной среды для развития человека она не представляет полного и идеального помещения для него.

Идеальное, вполне удовлетворенное существование единицы в среде коллективности получается тогда, когда соотношение этих единиц в целой коллективности вполне гармонично, то есть когда каждая единица занимает в коллективности именно свое место — место, вполне отвечающее ее свойствам, не ниже и не выше, а как раз сообразное с ее действительной силой. Тогда коллективный процесс получает полную стройность и незыблемость, В области животной социологии мы видим такие общества у некоторых насекомых — у пчел, муравьев. Тут особь почти не существует индивидуально и входит в коллективность так же стройно и всецело, как клеточка в организм. Еще лучше и стройнее сложение единиц в телах химических, где соотношение элементов безусловно предрешено их свойствами, где немыслимо даже представить себе иное отношение, чем существующее. Здесь нет и не может быть никакого противоречия между целым и частями.

Но не то представляет человеческое общество. Так как общество есть кооперация личностей, то оно тем сильнее и выше, чем развитее и сильнее самая личность.

Источник силы, которая организуется в обществе, есть личность. Если личность захирела и бедна, то и общество слабо. Поэтому вообще те общества, которые стараются достигнуть силы и стройности в ущерб развитию личности (вроде знаменитых парагвайских иезуитских колоний или древнее перуанское государство), возбуждают в людях отвращение и оказываются крайне слабы. Идеал муравейника или улья не только не есть человеческий, но даже не удается у людей, ибо каждое истинно человеческое общество, построенное на основе развития личности, оказывается бесконечно сильнее. Ничтожные греческие республики разрушают персидскую монархию и т. д. И даже если нет внешней разрушающей силы, то внутри самого общества, построенного на началах неразвитости личности, непременно является внутренняя разрушающая сила — в виде протестующей личности. А между тем чем развитее личность, тем менее она способна создать общество, полное гармонии, которая бы удовлетворяла людей и которой бы они поэтому подчинились без протеста. Причина этого состэит в том, что человеческая личность не есть муравьиная или пчелиная. Это не есть личность только животная, психологическая ~ но также духовная.

Та психологическая кооперация, которой создается социальный мир, не дает для общества людей организационного начала со столь безусловным характером, какой возможен для муравьев или пчел. Духовный элемент человека не способен подчиниться без спора и протеста элементу психологическому, душевному. Человек в силу присутствия в себе этого духовного элемента чувствует себя выше создания своего душевного элемента. Внести же в социальное создание свой духовный элемент человек, хотя и пытается постоянно, никак не может, ибо этот элемент есть Божественный, дуновение Божества в душе человека; человек не есть первоисточник духовного элемента и строить какую-либо кооперацию с себе подобными на этом элементе не может иначе как в связи с Богом, то есть религиозно.

Центром, организующим элементом какого-либо строя, имеющего своею связью духовный элемент, может быть только Бог. Только около Него люди в духовном отношении могут расположиться гармонически, в сочетаниях незыблемой, неоспоримой и потому удовлетворяющей их стройности. Сами по себе люди не могут гармонизировать в своих взаимоотношениях этот духовный элемент, ибо не в них его источник и центр тяжести. А между тем человек не может и отрешиться от этого элемента. Поэтому он не удовлетворяется социальным строением, не может поместить в него всего себя без остатка и чувствует постоянно, что это строение неполно, не дает всего, что человеку и его творческой силе необходимо для полноты жизни.

Такое полное всецелое помещение человеческой личности, какого жаждет его дух, возможно лишь в новом строе общественности, где высшим организующим элементом является Бог, — то есть в Церкви.

VIII

Свое религиозное чувство, порождаемое духовным элементом нашего существа, человек издавна старается как-нибудь вводить и в свой социально-политический строй. Это особенно характеризует языческие государства, причем обычно замечается, что жреческий элемент неблагоприятен для совершенства социально-государственного строя и сама религия при этом имеет содержание весьма грубое.

Истинная религия — христианская — выделяет религиозную коллективность в особый строй — Церковь, которая не сливается с социальным строем и является общественностью надсоциальной.

Различие между социально-политической средой и церковной весьма существенно. Организационное начало в обществе есть человеческая личность, элемент психологический. Организационным элементом Церкви является Бог, личность Божественная, элемент духовный. Отсюда является разница в определении целей строения. В первом случае цели определяются человеком, во втором случае — Богом- В обществе человек работает на собственное “хозяйство”, и Церкви является Божиим домостроителем. Отсюда проистекает далее разница и в характере организации. Но так как в церковную жизнь входит все-таки человек, со всеми своими психическими свойствами, требующими социального строя, то в церковной жизни также повторяются социальные законы кооперации, взаимопомощи, совместного действия. Эти законы, заметные еще в мире органическом, высоко развивающиеся в мире социальном, в церковном строе становятся еще тоньше и глубже.

Мы, без сомнения, должны видеть в столь глубоких корнях общественности прямую Волю Того, Кто создал мир, и всякую душу живую, и духовно одаренного человека. Достойно замечания, что в церковном строе человек принуждается к кооперации также самой природой своей, ибо не только наблюдение, но и положительное разъяснение Священного Писания говорит нам, что духовные дары в нас различны, а между тем целью святости поставлена полнота совершенства. Она оказывается, таким образом, недостижима иначе как совместной духовной жизнью. Человек в Церкви нуждается в других ее членах совершенно так же, как гражданин общества не может обойтись без других сьоих сограждан. Сверх того, и сами цели домостроительства церковного охватывают весь мир, так что член Церкви должен в силу самого этого членства быть “гражданином” мировой миссии Церкви. Наставления в этом смысле наполняют писания апостолов и отцов, с объяснениями даже — почему и для чего мы должны быть в тесном взаимодействии, спасаться вместе, а не порознь.

Апостол Павел хорошо объясняет это в послании к коринфянам. “Дары, — говорит он, — различны, но Дух один и тот же; и служения различны, а Господь один и тот же; и действия различны, а Бог один и тот же, производящий все во всех” (1 Кор. 12, 4—6). Апостол объясняет, что без дара не остается никто. "Но каждому, — говорит он, -— дается проявление Духа на пользу: одному дается Духом слово мудрости, другому слово знания, тем же Духом; иному вера, тем же Духом; иному дары исцелений, тем же Духом; иному чудотворения, иному пророчество, иному различение духов, иному разные языки, иному истолкование языков. Все же сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно. Ибо, как тело одно, но имеет многие члены, и все члены одного тела, хотя их и много, составляют одно тело, — так и Христос” (I Кор. 12, 7—12). При этом “не может глаз сказать руке: "ты мне не надобна"; или также голова ногам: "вы мне не нужны"”. Все друг в друге, стало быть, нуждаются. Интересы членов тела Христова солидарны. “Страдает ли один член, страдают с ним все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены” (I Кор. 12, 26), Поэтому не нужно, чтобы являлось разделение, а нужно, чтобы все члены одинаково заботились друг о друге.

Эта необходимость солидарности и взаимопомощи составляет положительный Божественный закон не для каких-либо материальных интересов, а для жизни духовной, для ее полноты. “Вы Тело Христово, а порознь — члены”, — повторяет апостол- В послании к ефесянам требуется, чтобы мы “все возращали в Того, Который есть глава Христос, из Которого все тело, составляемое и совокупляемое посредством всяких взаимно скрепляющих связей, при действии в свою меру каждого члена” (Еф. 4, 15—16). Все действуют, а достигают лишь совместно. В цитированном послании к коринфянам апостол говорит, что иных Бог поставил апостолами, других пророками, третьих учителями, “иным дал силы чудодейственные, также дары исцелений, вспоможения, управления” и т- д- Эти дары даны не все одному лицу сразу, а разным и неодинаковые. “Все ли Апостолы? Все ли пророки? Все ли учители? Все ли чудотворцы? Все ли имеют дары исцелений? Все ли говорят языками? Всели истолкователи?” (1 Кор. 12, 29-30).

Совершенно ясно, что всесторонней святости каждый человек не имеет, по крайней мере большую часть времени, в течение которого искал святости. Но при взаимопомощи каждый может пользоваться плодами дара, имеющегося у другого члена Церкви, почему и легче освящается сам. “Служите, — говорит апостол Петр, — друг другу, каждый тем даром, какой получил, как добрые домостроители многоразличной благодати Божией” (1 Пет. 4, 10),

Апостол Павел описывает (1 Кор. 14), как христиане в церковных собраниях должны практиковать это взаимослужение дарами, какие у кого есть.

Таким образом, участие в Церкви необходимо в самых целях личного совершенствования каждого. В нашей догматике это помнят гораздо больше, чем в нашей практике. Архиепископ Филарет Черниговский, изъясняя учение о Церкви, отмечает, что христиане соединяются в Церковь для достижения той цели, которая есть “цель и учения христианского”. При этом, между прочим, “каждый должен служить другим по свойству и мере данного ему духовного дара” и “в обществе Христа, при взаимном содействии членов, дух учения Христа может раскрываться полнее, заблуждения и слабости предотвращаться должны удобнее, чем при действии каждого члена порознь (Догматическое богословие. Т. II. С. 226—227).

Эта взаимопомощь духовной жизни устанавливает тесную и необходимую связь между членами Церкви. На основе той же взаимопомощи различно одаренных членов Церкви устроена и иерархия священнодействия.

Но есть еще другая сторона дела, их связывающая. В “целях учения христианского”, о которых говорит архиепископ Филарет, заключается всемирная задача, именно в Церкви вырабатывается из среды рода человеческого Тело Христово, коего членами являются отдельные личности. Цели этого Тела Христова (Церкви) определяются Христом, а каждый отдельный член, если только он жив, а не мертв, должен служить целям Тела. Отсюда является деятельное участие во всемирно-исторической миссии Церкви, без чего нельзя пребыть живым ее членом.

IX

Основное различие общества и Церкви, как сказано, состоит в различии между преобладающими организационными элементами их. Церковная среда возвышается над человеческой психологией, вводя в человеческое общество как господствующий элемент Божественную личность. Отсюда проистекает различие в характере власти и взаимных отношениях членов целого.

Общество человеческое лишь метафорически можно назвать “организмом”, и если оно составляет юридическую личность, то никак не составляет коллективной особи, а всегда остается ассоциацией отдельных особей. В Церкви, напротив, отдельные личности представляют части одного Тела Христова. В их коллективности обитает Одна Личность — Христос, чего нет и, по существу, не может быть в социальной среде.

Уподобление Церкви “телу” уже не есть метафора, а определение факта, одинаково делаемое всеми апостолами и отцами.

Апостол Павел пишет ефесянам, что Бог “поставил Его (Спасителя) выше всего, главою Церкви, которая есть Тело Его, полнота Наполняющего все во всем” (Еф. 1, 22—23). Сравнивая отношения брачные с отношениями Христа и Церкви, он говорит:

“Христос возлюбил Церковь и предал Себя за нее”. Господь заботится о Церкви: “Ибо никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее, как. и Господь Церковь, потому что мы члены тела Его, от плоти Его и от костей Его... Тайна сия велика; я говорю по отношению ко Христу и к Церкви” (Еф. 5, 29—30, 32). Это вселение Христа в Церковь — великая тайна — придает церковному обществу то, чего нет в социальной среде, как бы характер коллективной особи. Удаление христианина из Церкви расчленяет Христа. “Приказывай и убедительно внушай народу, — говорят постановления апостольские, — чтобы прилежно ходил в Церковь... и отнюдь не оставлял собрания... чтобы никто удалением своим от нее не увечил Церкви и не делал тела Христова без члена... Не нерадите о себе, не отнимайте у Спасителя Его членов, не разделяйте членов Его тела, не расточайте Его членов”. Религиозная обособленное] ь является, таким образом, тяжким грехом против Тела Христова-

В. Соловьев в этом отношении прекрасно формулирует дух христианства, говоря: “Пока человек остается и утверждается в своей ограниченности и отдельности — в нем нет Бога. А чтобы выйти из этой ограниченности, он должен обратиться к тому, что больше и выше, чем он сам. Это большее и высшее, чем он сам. человек находит в Церкви” (“Духовные основы жизни”). “В сочетании человеческой личности с Церковью человек исцеляется, получает истинно здравую жизнь, а Церковь оплодотворяется, становится действующей (там же). Но как ни сильна христианская обобществленность, совершенно ошибочно думать, чтобы социальная среда могла быть слита с Церковью, как об этом смутно мечталось Вл. Соловьеву в его рассуждениях о христианизации общества.

Социальная среда как создана, так и остается со своими законами, качествами и, пожалуй, со своей миссией — остается она “миром сим”, а не Царством Божиим. Церковь как особый, новый строй жизни потому и нужна, что законы социальной жизни не способны дать того, что дает Церковь.

В общей экономии мировой жизни социальный строй необходим потому, что простая органическая жизнь не способна дать развитой личности. Выработка развитой психически, душевно лич-нести составляет задачу жизни социальной. Но выработка личности с характером духовного существа требует нового строя — именно церковного, такого строя, где организующей личностью является Божество. Придать социальной среде функции духовные невозможно, ибо в ней человек живет именно постольку, поскольку он еще не дал своему духовному элементу господства над душевным. Когда это произошло, то и надобности в социальной среде нет. Социальная среда нужна Домостроительству Божию как низший строй выработки личности. Но между социальной и церковной средой существует непереходимая грань в их организационном элементе.

Х

Источником распоряжения и власти в социальной среде является человек. Конечно, без Воли Божией не делается ничего не только в обществе, но и в мире органическом и неорганическом. Но непосредственное распоряжение обществом дано самому человеку, и общество повсюду таково, каким его желают иметь люди. Условия и законы природы ставят человеку множество препятствий в его стремлении устроить свою социальную среду по своим желаниям. Но, отступая перед непобедимым, человек во всем, на что хватает Богом данных ему сил, устраивает свою социальную жизнь как хочет, по своей психологии, по своему чувству, воле и рассуждению. Это дает в обществе огромную практику самостоятельности человека. Но то самое, что развивает каждого члена общества, не дает возможности создать среду идеально высокую, высокую настолько, насколько высока потенциально природа человеческой личности.

В социальной среде действует не один человек, но вся совокупность людей, приблизительно равносильных, и общий ход жизни складывается как некоторая равнодействующая этого множества составляющих сил. Это делает социальную среду неизбежно очень низкой сравнительно со стремлениями лучших ее людей. И это обстоятельство совершенно неизбежное, навеки неизбежное. В Церкви могут быть грешники, а сама Церковь при этом свята. В обществе наоборот: сколько бы ни являлось святых, а само оно все-таки будет грешным по господствующему в нем элементу.

Сверх того, в обществе нет и не может быть незыблемо торжествующего общего закона. В обществе нет единой личности, которая бы сливала в себе в качестве отдельных частей психологические силы всех особей, давая им идеальный порядок соотношений.

Как сказано выше, идеальный порядок есть там, где отдельные части связаны между собой естественными отношениями, вытекающими из самой природы их, а потому неоспоримыми, неизменяемыми и для всех дающими полное удовлетворение. Но такой порядок соотношений возможен лишь там, где единицы складываются около своего естественного центра по условиям притяжения этого естественного центра.

В гражданском обществе, в отношениях мира сего, такого-то естественного центра именно нет. Природа личности человеческой духовна в главном своем элементе. Ее естественный, реальный центр может быть только в Боге. Бог — это единственная сила и власть, около которой люди могли бы группироваться естественно, бесспорно, получая каждый свое место.

Но в социальной среде, в обществе может возникать лишь власть условная, договорная. Как ни устраивай, но люди по природе — равны. Хотя между ними и есть неравенство способностей, но это неравенство подвижно, переменчиво. Иной был способнее прочих, а потом обессилел, потерял преимущество. Иной способнее других в некоторых отношениях, но уступает почти всем в других отношениях. Иной, по способностям предков, занял первое место, а потом среди “смердов” вдруг появляются гении гораздо более могущественные... Поэтому власти естественной, такой, которая сама в себе заключала бы силу, в обществе нет. Ее комбинации меняются беспрерывно. Общественную власть приходится строить искусственно и затем устанавливать общественную гармонию на этой искусственной власти и на системе права. Но право есть система договорная и само по себе предполагает людей способными создавать себе центры объединения. Это, стало быть, не такие центры, которые держатся собственной силой, а такие, которые мы лишь условились признавать по доброй воле центрами объединения. А то, что мы сами установили, мы сами можем и отменить. Поэтому единственное средство поддержать создаваемые нами центры и наше право составляет элемент принуждения, насилие, ибо само себя право не поддержит. Однако и принуждение нельзя сделать незыблемо прочным, потому что желания и силы людей меняются. Люди, вчера бывшие более сильными и установившие для поддержания общественной гармонии известную систему принуждения, сегодня оказываются ослабевшими, неспособными удержать порядок. На смену им идут другие, которые хотят установить иное право, иную систему принуждения. Узнать же, кто сильнее, кто должен уступить и покориться, очень часто нельзя иначе, как померившись силами.

Поэтому борьба есть вечный удел этой юридической правовой системы порядка, характеризующей социальный строй.

В Церкви, напротив, есть незыблемый духовный центр — Бог. Группируясь около Него, люди, естественно, группируются и между собой в тех естественных соотношениях, которые зависят от их духовного состояния. Божественный центр дает для нашего духовного элемента тот же стройный путь группировки, какой, например, химическое сродство дает для группировки элементов неорганических. Тут право не только не нужно, но и невозможно, ибо все определяется естественным соотношением сил, и если бы какое-нибудь “право” сказало бы что-нибудь несогласное с этой естественной группировкой, то это был бы пустой звук, бессильный и беспоследственный.

Таким образом, только в одной Церкви является гармония коллективного существования миллионов и миллиардов личностей, связанных в ней между собою Богом, Которого частицу заключает каждая личность и Который в полноте живет во всех них вместе. Тут нет юридически ни прав, ни обязанностей, тут Дух Господень, а потому и свобода. Но тут нет также и возможности личного произвола, ибо личность в Церкви живет духовной природой, при которой воля личности сама собой совпадает с Волей Божией, все в Церкви устрояющей. Такова сущность церковной коллективной жизни, такова церковная жизнь, когда она есть не подделка и внешность, а действительная церковная жизнь. Соответственно с этим образуется и весь церковный строй, его формы, его власть, его подчиненность, насколько можно употреблять в отношении Церкви эти термины социального гражданского строя.

XI

Совместное церковное существование людей здесь, на земле, внешним образом воздвигается на формах социального порядка, по существенный духовный элемент церковности придает всем этим формам совершенно иной характер.

Церковный строй весь расположен так, чтобы члены Церкви были живыми членами Тела Христова, их взаимоотношение должно быть приспособлено к возможно большему взаимному освящению, возможно большему служению всех друг другу своими духовными дарами и чтобы во всей совокупности членов жила и непрерывно направляла все действия этого Тела именно Воля Христова.

Все члены Церкви связаны между собой дарами и полномочиями, исходящими единственно от Христа и единственно Ему принадлежащими. Строго говоря, в юридическом смысле в Церкви нет начальства и власти и все друг другу подчиняются в тех пределах, какие указаны даром Христа.

Это не уменьшает церковную дисциплину, но придает ей характер нравственный и сохраняет в ней для верующего известную обязанность рассуждения о том, несомненно ли в действиях власти соблюдение того служения, ради которого ей должно повиноваться.

Святой Игнатий Богоносец пишет ефесянам (гл. 5): “Всякого, кого посылает домовладыка для управления своим домом, нам должно принимать так же, как самого пославшего. Поэтому ясно, что и на епископа должно смотреть как на самого Господа”. “Старайтесь делать все в единомыслии Божием, — пишет он магнезийцам, — так, как епископ председательствует на месте Бога, пресвитеры занимают место собора апостолов, и диаконам... вверено служение Иисуса Христа”. Это же повторяет он траллийцам и смирнянам. Такие свидетельства одинаковы у отцов Церкви. “Постановления апостольские”, не будучи книгой канонической, являются, однако, первоклассным историческим свидетельством тех отношений, которые господствовали в древнейшей Церкви. Вот как этот документ характеризует положение различных членов Церкви.

“Епископ — страж для народа”. Епископ, будучи головой, не должен внимать хвосту, то есть мирянину. Епископу надлежит “начальствовать над подчиненными” (с. 39). “Пастыря доброго мирянин должен чтить, любить, бояться как господина, как владыку, как первосвященника Божия, как учителя благочестия”. Епископ также должен любить мирян (с. 40), но все же он — власть, его обязаны слушать и клирики. Все, что совершает диакон “в отношении кому-либо”, должно быть известно епископу. Без епископа он даже ничего никому не должен давать. “Почитайте их начальниками и царями своими” (с. 63)...

Итак, власть, кажется, огромная. Но в Церкви критерий всего есть Христос, а не люди, как бы ни было высоко поставлено их видимое служение. Это придает личности огромную самостоятельность, вменяемую в обязанность.

Те же “Постановления” гласят: “Выслушайте, епископы, выслушайте и вы, миряне, как говорит Господь: рассужу между овчатем и овчатем и между овиом и овном... Ибо и овцы и овны этиразум-ные, а не бессловесные, чтобы мирянин сказал когда-нибудь: я овца, а не пастырь, я не обращал на себя никакого внимания, посему пастырь увидит, он один понесет за меня наказание... Ибо как овца, не идущая за хорошим пастырем, оставляется волкам на погубле-ние, так и идущая за худым пастырем непременно умрет. Посему надобно бегать пастырей-губителей”. И далее: “Епископ, объятый неведением или зломыслием, не есть уже епископ, но ложно носит это ими: не Богом избран, но людьми (с. 251—252).

Итак, член Церкви постоянно все поверяет Христом. Он остается разумной, а не бессловесной овцой. Сверх того, как бы ни был он мал, он все-таки есть носитель какого-нибудь дара, какой-нибудь силы Христовой и зачем-нибудь нужен для других, хотя бы и более сильных.

Об этом одарении всех мы выше видели разъяснения апостола Павла, который говорит даже, что немощнейшие члены тела пользуются особой заботой. А вот характеристическое место “Постановлений апостольских”: “Никто из вас да не превозносится перед братом, хотя бы был пророком или чудотворцем... Ибо быть благочестивым зависит от благомыслия каждого, а творить чудеса — от силы Того, Кем действуют они... Равно и епископ да не превозносится перед диаконами или пресвитерами, ни пресвитеры перед народом, потому что собрание составляется из техм других. Ибо епископы и пресвитеры суть священники в отношении к некоторым, а миряне суть миряне в отношении к некоторым” (с, 250—251).

“Собрание составляется из тех и других” — вот характеристическое напоминание, что Христос — в коллективности, в совместной жизни, Тот Христос, от Которого единого все дары, вся власть, все управление в Церкви.

XII

Если мы рассматриваем не случайные исторические формы, если мы взглянем на самый идеал, на то, что должно быть в Церкви, то мы увидим, что весь церковный строй приспособлен к созданию полного единства всей массы верующих — от высших и сильнейших до самых скромных и слабейших членов Церкви.

Сознание того, что лишь в целой Церкви пребывает полнота Христа, выразилось в том, что вся жизнь, вся деятельность Церкви совершалась в теснейшей совместности всех членов.

Никто не называл ничего своим в имущественных отношениях

Апостольской Иерусалимской Церкви, но никто не называл ничего своим и в духовном или управительном отношениях- Так как власть принадлежит только Христу, а Христос действует в целостной Церкви, то соборное начало проникает церковный строй. При этом должно помнить, что идея соборности состоит не в преобладании большинства, а в полном единогласии всех. Практично это или нет в смысле гражданских “конституций”, но церковная идея именно такова. Профессор Н. Заозерский в своей недавней статье по поводу моей брошюры “Запросы времени и наше церковное управление” прекрасно показал, что идея Собора требует совокупности не только всех епископов, но вообще всех членов Церкви. Это не подлежит ни малейшему сомнению. Должно оговориться только, что христианство вообще не в форме, а в духе. Собрание даже небольшого числа лиц может выразить чувство, мысль и желание всех, если только выразит Волю Христа, пребывающего в Церкви, и вся совокупность членов, не бывши физически на Соборе, признает решение как бы свое собственное и искренно повторит вслед за бывшими на Соборе: “Изволися Духу Святому и нам”.

Дело не в материальной форме, а в самом духе, который требует полной совместности всех членов Церкви. Апостолы, получившие власть от Самого Христа, все, однако, совершали соборно. Внимая не себе и не людям, а Духу Святому, они иногда совершенно лично решались на весьма необыкновенные дела, но эти деяния становились немедленно достоянием всей Церкви. Так, апостол Петр самостоятельно крестил Корнилия и других язычников, и это на минуту произвело даже некоторый соблазн, но засим, выслушав апостола, христиане “успокоились и прославили Бога”.

Итак, сущность соборности не во внешней форме собрания, а во внутреннем единении общей мысли и воли. Но потребность единения, естественно, приводила к общим собраниям и решениям. Она же выразилась в избрании лиц священного сана.

В Деяниях не ясно, кем произведено избрание апостола Матфея на место Иуды Искариотского. Но апостол Петр говорил при этом пред целым собранием из ста двадцати человек. Что касается нового учреждения диаконов, то оно произведено чисто соборным порядком.

“Тогда двенадцать апостолов, — пишут Деяния (6, 2—6), — созвав множество учеников, сказали: нехорошо нам, оставив слово Божие, пещись о столах. Итак, братия, выберите из среды себя семь человек изведанных, исполненных Святого Духа и мудрости; их поставим на эту службу. А мы постоянно пребудем в молитве и служении слова. И угодно было это предложение всему собранию; и избрали (следуют имена). Их поставили пред Апостолами, и сии, помолившись, возложили на них руки”.

Первый апостольский Собор постановил решение от имени всей братии, “Тогда Апостолы и пресвитеры со всею Церковью, — говорят Деяния (15, 22—28), — рассудили, избрав из среды себя мужей, послать их в Антиохию... написав и вручив им следующее:

Апостолы и пресвитеры и братия... собравшись, единодушно рассудили...” Далее следует решение с обычной формулой: “Угодно Святому Духу и нам”.

Под словом “нам” разумеются, очевидно, также и братия, бывшие на соборе.

Избрание епископов народом составляло в древности общее правило. В “Постановлениях апостольских” сохранилось даже подробное описание этих избраний.

В епископы рукополагать, сказано там (с. 254), того, кто беспорочен во всем, избран всем народом как наилучший. Когда его наименуют и одобрят, то народ, собравшись в день Господень, с пресвитерством и наличными епископами пусть даст согласие. Старейший же прочих пусть спросит пресвитерство и народ, тот ли это, кого они просят в начальники, и когда они ответят утвердительно, то снова пусть спросит, все ли свидетельствуют, что он достоин сего великого и знатного начальствования... Когда все вместе засвидетельствуют, что он такое, то опять в третий раз да будут спрошены, воистину ли достоин он священ нослужитель-ства, и когда в третий раз подтвердят, то от всех пусть потребуют знака согласия.

Нет надобности, впрочем, останавливаться долго на факте избрания епископов, ибо он несомненен. По Зонаре, само слово “хиротония” получило свое начало от этих избраний, при которых народ в знак согласия подымал руки. Но смысл этих избраний не в том, чтобы представить “общественную волю”, а в сохранении полной совместности, духовной слитности верующих.

Оставаясь разумными, а не бессловесными овцами, миряне подчиняются Христу, а не людям. Точно так же и епископ подчиняется Христу, а не общественной воле. Этот дух проявляется и в факте избрания епископов, и в почти безграничной их власти над народом и клиром, которые, однако, при этом обязаны охранять Волю Христа, живущего во всей совокупности верующих, а не в одном священстве.

При всех изменениях управительного строя в Церкви мы, православные, доселе помним это. Послание восточных патриархов и в новейшее время указывает римо-католикам, что “у нас ни патриархи, ни Соборы никогда не могли ввести что-либо новое, потому что хранитель благочестия у нас есть самое тело Церкви, то есть самый народ”.

XIII

Для многих ныне стал неясен вопрос, что значит жить в Церкви, и особенно что значит жить для Церкви. От этого только коллективная социальная жизнь стала способна затирать церковную. В действительности жизнь церковная есть высшая коллективная, истинно человеческая жизнь, гармонируемая и направляемая Самим Богом. Жить в Церкви — значит жить всей полнотой этой коллективности, наполняемой Божественным духом. Жить для Церкви — это значит вести в меру данных сил всю мировую работу этой божественно-человеческой коллективности. Ничего нет выше и отраднее, ничего нет для человека более всепоглощающего, и те, которые живут этой церковной жизнью, не могут быть уже ничем от нее отторгнуты,

У нас ныне есть довольно распространенное мнение, будто бы истинная религиозная жизнь требует отдаления от людей, чтобы пребывать с одним Богом. Но условия религиозной жизни, условия, при которых мы можем жить с Богом, не могут быть измышляемы нами самовольно. А Бог Сам указал, что способ быть с Ним — это быть в Церкви. Значит, нам тут нечего измышлять свои особые пути к Богу.

Понятно, что есть и чисто личное общение с Богом. Люди для того созданы, чтобы поискать и найти Бога. Такое искание в первой стадии своей есть дело единоличное, и Бог отвечает на искание, выходит навстречу ищущему, открывает Себя ему. Это путь непосредственного бог-опознания, при котором человек уединяется в некоторое молитвенное состояние. Та же личная молитва составляет и для нашедшего Бога необходимое условие поддержания религиозной с Ним связи. Но это личное общение с Богом не исчерпывает религиозной жизни, ибо Сам Господь направляет неофита в Церковь Свою, указывает ему место в Своем Теле, где он освящается, а также становится участником Божественного дела в роде человеческом — и даже более, ибо есть указания, что дело Церкви связано и с борьбою небесных и преисподних духовных сил. Не участвуя в этой церковной жизни, положительно невозможно жить с Богом.

Ошибочно было бы вспоминать монахов и святых пустынников в оправдание стремления к религиозной изолированности. Святые отшельники, пустынники, столпники и т. д. уходили не от Церкви, а от мира сего, от социальной среды как таковой. На это были и имеются весьма законные причины в истории Церкви.

Царствие Божие, принесенное Церковью, стало мало-помалу охватывать, подобно неводу, весь мир, забирая и добрую, и негодную рыбу. Жившая первое время замкнуто в своей собственной среде, Церковь судьбами Божьего Промысла о спасении всего, к спасению способного, стала жить “в миру”. Позволительно вспомнить слова Апокалипсиса: “...Живешь там, где престол сатаны...” Мирские элементы со всех сторон прихлынули к Церкви, и это множество сорных трав оставлено Господом расти среди пшеницы до Судного дня.

В эти-то времена, когда невод Божий стал охватывать весь мир, развивается пустынничество. Монахи удалялись из мира, охватывающего Церковь точно так же, как она охватывала мир. Но пустынники стремились жить именно в Церкви, в своем церковном уголке, откуда жестокие условия суровых лишений изгоняли все мирские сорные травы. Это было не удаление от Церкви, а, напротив, стремление воссоздать первобытную христианскую церковную общину, вести совместную во Христе жизнь, которая и есть церковная жизнь. И кто же больше спасался “вместе”, во взаимопомощи духовных даров, чем эти пустынники, постоянно служившие и друг другу, и приходящим обменом даров духовных? Если они удалялись иногда в полное уединение, то это — молитвенное уединение, которое бывало и у Спасителя; но святые пустынники и при этом никогда не порывали связи с Церковью. У особых избранников Божиих бывает выработка богообщения в полной изолированности, как у Марка Фрачесского. Но это исключительный случай Божьей Воли, которая, конечно, может совершать все. И не должно забывать, что у святых, достигших высших духовных даров и живущих почти не в теле, способы общения с коллективностью христианской Церкви имеют нередко таинственный характер и. будучи незримы для большинства, на деле еще более глубоки и могущественны, нежели наши обычные способы взаимообшения. Об этом в “Житиях” мы имеем немало рассказов.

В смысле же служения Церкви, воинствующей в мире, именно монахи и пустынники делали очень много, являя в себе образчики высокой духовной жизни и давая находящимся “в миру” помощь духовных даров, которые подчас так трудно находить на мирском поле, заросшем плевелами.

Монашество, вообще, никак не служит примером религиозной изолированности и индивидуализма. Эта болезнь, наоборот, свирепствует среди живущих в мире не столько Церкви, сколько при своем приходском храме и кое-как исполняющих формальный “долг христианина”, как это принято выражаться. Да и нужно ли объяснять, как мы, в миру живущие, чувствуем себя одинокими, оскудевающими в способах “вместе спасаться”, если сравниваем себя и свое положение с монашеской жизнью? От этой одинокости происходит и религиозный индивидуализм со всеми его последствиями.

Огромное, можно сказать, всеопределяющее значение, которое для личной религиозной жизни имеет церковная коллективная жизнь, делает в высшей степени важным вопрос о церковном строе.

Церковный строй имеет своей задачей достигнуть того, чтобы каждая личность могла сколь-нибудь действительно пребывать членом Тела Христова- О правильности этого условия религиозной жизни мы ныне весьма мало заботимся, а между тем оно в наше время имеет даже в целях личной религиозной жизни гораздо больше значения, нежели в те эпохи, когда среди ищущих спасения жили непосредственные ученики апостолов.

Сохранение правильности церковного строя для члена Церкви несравненно более важно, нежели сохранение правильного политико-социального строя для гражданина мирского государства. Граждане из благоразумия и понимания своих интересов не должны допускать подрыва некоторых общих основ, явно требуемых законами человеческой психологии. Но во всех вторичных построениях общественности и государственности граждане совершенно свободны в выборе- Они строят сами и для себя — следовательно, властны действовать по своему вкусу и соображению. Никто не может отрицать их права воздвигать свое общество так, как им (хотя бы и ошибочно) кажется более удобным.

Не таково положение члена Церкви в отношении своего церковного строя, который определен Волей Божией в тех целях, чтобы коллективность людей стала живым Телом и обиталищем Спасителя. Это обиталище должно быть таково, какое угодно иметь Спасителю. Мы можем выйти из Церкви, можем отказаться служить Спасителю как обиталище Его. Вольно каждому быть с Богом или без Бога. Но уж если мы желаем быть живым храмом Божиим, то должны иметь между собою именно такие отношения, такой коллективный строй, какого требует Господь.

Здесь наша воля непременно должна быть в гармонии с Волею Божественной, и если бы этого не было, то наша Церковь самым фактом расхождения с Богом перестала бы быть Церковью.

Эта вселенская, апостольско-соборная незыблемость церковного строя является необходимым условием личной религиозной жизни. Искажение этого строя создает практику жизни, противную истин-

ной вере, и постепенно пролагает дорогу и к искажению догмата. Да и спасающее значение догмата вполне зависит от того, живем ли мы и действуем согласно содержанию его формулы.

Невозможно представить, чтобы личность осталась действительно в связи с Богом, если она стала небрежно относиться к Церкви или высокомерно полагает, что для нее Церковь не нужна. Точно такое же высокомерие проявлялось бы в выборе нами каких-либо отдельных сторон церковности и в отвержении других. Сказать себе: “Мне нужно жить в Церкви, потому что она меня приобщает к таинствам, но управление ее мне не нужно” — это означало бы, что у рассуждающего так совершенно исчезло понятие о Церкви как живом Теле Христа. Точно так же нельзя сказать себе: “Управление церковное нужно и должно быть разумным, но мы можем сами себе придумать формы его не хуже, чем придумала древняя Церковь”. Это во всяком случае составляло бы разрыв с древней Церковью, с соборами, апостолами, то есть выход из Вселенской Церкви.

Сверх того мы и не можем придумать ничего лучшего. Установить формы такой тонкой организации, приспособить общие законы социальной жизни к задачам жизни духовной — создать этого люди сами по себе не могли бы. Это построение, проникнутое элементом таинственного, могло быть сделано только Богом.

Каждый христианин находит себе в вечных основах церковно созданного строя, на каждой стадии своего духовного развития наилучшие условия для успеха, наиболее помощи своей духовной жизни. С другой стороны, он, как бы ни был духовно беден, все-таки что-нибудь вносит в Церковь. Он в Церкви не раб перед кем бы то ни было, кроме Христа. Церковная организация именно и создана для поддержания такого единства людей, которое требуется духовной жизнью, где человек, никогда не выходя из божественной дисциплины, всегда, однако, остается самостоятельным и сознательным существом. Ничего подобного люди сами по себе не могли бы создать, потому что только благодаря присутствию Христа в этой коллективности она становится не мечтой, а действительностью. Если мы попробовали бы создать нечто подобное, но без реального присутствия Христа, мы получили бы строй либо анархический, либо деспотический, не выдерживающий сравнения даже с нашим социальным строем.

Но это непременное присутствие божественного элемента ограничивает изменения церковного строя лишь незначительными приспособлениями к историческим или национальным особенностям. По существу же, этот строй приспособлен Всеведущей Волей к законам психологическим и социальным, которые вечны, так что и установленное с начала Церкви приспособление к ним навсегда останется одно и то же.

Нам, людям, невозможно отваживаться перестраивать дело Духа Святого. Хранить это построение — это для члена Церкви не есть какое-нибудь внешнее юридическое обязательство, подобное соблюдению “конституции”, раз она установлена. Нет, это есть сохранение необходимых норм коллективно-религиозной жизни, оставить которые значит покинуть саму жизнь.

XIV

В строе церковном можно различить две разнородные, но одинаково необходимые стороны.

Одна, так сказать, внутренняя, необходима для того, чтобы все члены Церкви совместно совершали спасение и чтобы каждый из них был живым членом Тела Господня. Сюда относится все, определяющее священную иерархию, получение нами таинственной благодати и поддержание нашего состояния совместного спасения как живых, осмысленных, а не бессловесных овец стада Христова, — короче, вся внутренняя коллективная жизнь церковного общества.

Другая сторона церковного строя относится к обеспечению положения Церкви в мире, в строе социальном. Если бы случилось, что чисто человеческое, социальное строение, в котором человек поставлен господином, возобладало над Церковью, в которой Господином может быть лишь Христос, то мы бы имели уже не Церковь, а только труп ее, одоленный “вратами адовыми”.

Первая сторона церковности ставит задачи духовно-нравственные, вторая порождает церковное право.

Как я оговаривался выше, церковное коллективное существование наше совершается не на правовой, не на юридической почве. В деле жизни духовной, Божественной, элемент права не существует:

здесь соотношения естественные, а не условленные. Но Церковь живет “в миру”. Мы в настоящее время составляем общество не святых, а только стремящихся к святости. Все, что достигло духовной жизни, живет не правом, а естественными отношениями своими к Богу и между собой. Но огромное число людей, желающих спасения и ждущих его от Церкви, не способны жить иначе как подзаконно, нуждаются в законе, чтобы через него прийти к Христу. В личном развитии человека это тот фазис развития, который составлял достояние евреев времен Ветхого Завета. Это привносит в церковную жизнь элемент юридический, как побочный, но неустранимый.

Сверх того, Церковь живет вереде социальной, основанной на праве и иначе не способной существовать. Отсюда необходимость церковного права. Оно имеет своим назначением регулировать отношения мира к Церкви, установить такое отношение социальных и государственных прав к Церкви, чтобы весь этот мирской правовой элемент не препятствовал жизни и работе Церкви. Церковное право — это формулировка того, что общество гражданское обязуется не нарушать в отношении Церкви и что должны поддерживать сами члены Церкви в отношении гражданского общества, чтобы не допускать последнее ставить помехи духовной работе Церкви.

Очевидно, что поддержание незыблемости этого правового элемента, необходимого для совершения церковной миссии в истории сменяющихся человеческих обществ, составляет также одну из важных забот каждого члена Церкви, если он жив, а не мертв.

XV

Мы говорили до сих пор о строе, который дает каждой личности то или иное место в церковном организме. Для каждой личности в интересах собственной религиозной жизни необходимо поддерживать это строение, не допускать церковный организм до разрушения, с которым разрушается и ее собственная религиозная жизнь. Но этот церковный организм живет не только в форме внутреннего взаимообщения и взаимодействия этих малых “клеточек” — людей. Церковь имеет мировые задачи, участие в которых неизбежно для всех, кто не уходит из этого великого Тела, не отрывается от него в его движении через столетия и тысячелетия исторического шествия Церкви среди народов и государств человеческого рода.

Религиозная жизнь личности имеет целью участие в Царствии Божием. Но мировые цели Церкви состоят именно в приготовлении места для Царствия Божия, которое открывается для некоторых теперь же, а к концу веков должно открыться для всех, призванных к спасению, и новой землей и новыми небесами сменить нынешний мир.

Эта цель осуществляется каждым отчасти уже в процессе своей личной выработки. Но Церковь осуществляет ее также в историческом процессе, охватывая неводом Царствия Божия все народы и эпохи, чтобы выбрать всю “добрую рыбу”, какая в человечестве была, есть и еще должна явиться. Ничто годное к спасению не должно быть опущено, всем народам должно быть проповедано Евангелие Царствия, всем должны быть доставлены те средства спасения, какими располагает Церковь, от всех должны быть отстранены препятствия к слышанию проповеди и к пользованию духовной жизнью. Этот огромный исторический труд созидания вселенского Тела Христова из людей всех племен и времен совершается в непрерывной борьбе с противодействием злых сил, с “тайной беззакония”, замышленной для разрушения дела Божия Промысла и которая, как положительно предупреждает Откровение, будет иметь в истории огромные успехи, а побеждена будет только вторым Пришествием Спасителя в минуту кажущегося полного торжества зла и страшного разфома истины.

К этой непрерывной борьбе со злом, стремящимся сохранить власть над миром, все христиане призываются как “Божий домостроители”, как “добрые воины Христовы”. В этой миссии Церкви каждая личность по мере сил должна принимать участие. Трудно вычислить, какой огромной силы напряжения ума, чувства любви к Христу и к людям и ненависти к Началу Зла требует от христиан участие в исторической миссии Церкви. Довольно уже указать на всемирную проповедь и приобщение всех народов к Церкви. Но сверх того для борьбы за дело Божие требуется внимательно следить заходом мировой истории, чтобы подмечать в ней действия “тайны беззакония” и мешать ее успехам. Как ученики Христа, так и первые христианские общины имели величайшее внимание к ходу великой борьбы. И хотя нам не дано знать времен и сроков, чтобы мы были каждый час готовы встретить Христа, однако же Откровение в пророческих образах Апокалипсиса указало в общих чертах весь ход будущей истории Церкви.

Цель этих откровений, без сомнения, состоит в том, чтобы события не заставали христиан неподготовленными, ибо и созидание Тела Христова в разные эпохи, при различных условиях по необходимости должно сообразоваться с угрожающими опасностями и с условиями наибольшего успеха.

Но и помимо пророческих указаний наш разум, наблюдение, изучение истории, тех или иных появляющихся доктрин и т. д. указывают нам в каждую эпоху и в каждом положении, куда направлять усилия, от чего защищаться, на что нападать в интересах нашего дела. Тут открывается огромный труд для христианской мысли, науки и практического действия. И все это есть служение Церкви, исполнение наших обязанностей как членов Тела Христова. Не одно богослужение в храме есть служение Богу.

Покойный Вл. Соловьев, конечно, ошибался, говоря о “практической благодати”, поскольку это касается неверующих в деле создания разных культурных улучшений человеколюбивого характера, разных улучшений жизни общественной... Но что касается верующих, то несомненно, что иные из них получают от Бога духовные дары, по преимуществу имеющие приложение к чисто практическим задачам Церкви. Об этом ясно говорит апостол Павел, и такие места Писания, вероятно, и подали повод Вл. Соловьеву к созданию его теории. Известное улучшение социальной жизни, несомненно, входит в обязанность Церкви и ее членов, создавая также весьма обширную область попечения. Христианство в этом отношении сделало очень много в истории, и, в сущности, именно им, его уроками, его духом, подсказаны многие улучшения, совершенные неверующими не по какой-либо особой данной им благодати, а просто потому, что все они получали свои первоначальные уроки от христианства.

Но в той же области культурных улучшений именно неверующими возбуждаются огромные антихристианские силы. Помня уроки христианства о делах милосердия, но лишенные благодати, забыв о Боге и о духовной стороне человека, неверующие прогрессисты создают культурные идеалы, ведущие к полному упадку личности человека, ставят основной задачей культуры материальное благосостояние, а в его осуществлении мечтают заменить личность учреждениями, доходя в социализме до превращения человека в безличное колесо чисто механического экономического строя. Во всех этих идеалах уродливо копируется Церковь с заменой всежи-вотворящего Бога какой-нибудь механической или вообще материальной силой. Тут чувствуется действие “тайны беззакония”, стремящейся отнять у человечества христианство подражанием внешности его духа. Позволю себе повторить свои же слова из статьи “Социальные миражи”: “В понятиях XVIII века об обществе явно мате-риализированное воспоминание о Церкви. С Церкви скопировано представление об обществе как о некоторой коллективности, определяемой исключительно духовной стороной человека. Космополитизм нового общества, таинственная народная воля, будто бы насквозь его пропитывающая, всем непонятно управляющая и при всех частных ошибках остающаяся непогрешимой, — все это отголоски христианской Церкви. Это на всех пунктах царство не от мира сего, втискиваемое в не вмещающие его рамки сего мира”.

В дальнейшем развитии эта фальсификация пошла еще дальше в социализме, который заменил и самый духовный элемент человека чистой материей, рисуя идеал общества, где и Бог, и дух заменены материальным “процессом производства”, все чисто механически приводящим в гармонию. Но на этой почве подмены христианства создаются и иные обманы. Мы уже видели в разных доктринах появление “души народов”, “коллективного человечества” и т. д. Мы видим выступление буддизма, помышляющего о победе над христианством, причем он, в Японии например, уже и старается опереться тоже на “культурный прогресс”. Вся эта огромная область не только лжеучений, но лжелействий требует отпора со стороны христианства, которое должно стоять на страже того, чтобы под флагом культуры и улучшения форм жизни не подготовлялось порабощение людей духу зла, “князю мира”, отбивающему людей от Бога, уж конечно, не для того, чтобы дать им взамен хотя бы чисто материальное, животное счастье.

Огромная работа стоит, таким образом, перед Церковью, долженствующей провести Царствие Божие через тысячелетия мировой борьбы, и член Тела Христова может ли не участвовать в этой работе, если он только жив, а не мертв? Деятельная солидарность с задачами Церкви в мировом процессе борьбы добра и зла, Христа и антихриста, есть также часть нашей жизни во Христе, если мы не принадлежим к тем, о ком сказано: “Ты носишь имя, будто жив, но ты мертв”; “Знаю дела твои: ты ни холоден, ни горяч... изблюю тебя из уст Моих”; “Ты говоришь — я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды, а не знаешь, что ты несчастен, и жалок и нищ, и слеп и наг”...

XVI

Многое можно бы сказать еще о работе личности в Церкви. Но я думаю, что и сказанного достаточно для показания того, отчего бедна, суха и неудовлетворительна для нас наша религиозная жизнь.

Она стала индивидуалистична, более индивидуалистична, чем дозволяется истинным религиозным чувством для его жизненности. Церковность — величайшее проявление человеческой коллективной жизни — так сузилась, что стала в глазах многих беднее государственности. Что значит жить в государстве и для государства — это ясно. А что значит жить в Церкви и для Церкви — закрылось перед очами... Но разве так можно жить религией христианской? Сообразим хотя бы в общих чертах сложную по содержанию, великую по задачам, глубокую по захвату духа нашего, полную труда по многоразличной работе жизнь нашу, какой она должна быть в Церкви, со Христом; если мы сопоставим с этим нашу действительную так называемую религиозную жизнь, то страх берет. С Богом ли мы, живя так, как живем? А если с Богом нельзя так быть, то многого ли стоят наши религиозные “искания”, в которых мы говорим: “Господи, Господи”, а того, что Господь указывает, упорнейше не творим? Разве могут тут не являться томление духа и блуждания? Мы берем из Церкви так мало помощи и вносим в жизнь Тела Христова до такой степени мало, что сами создаем в себе полное оскудение даров Божиих и сами себя лишаем жизни во Христе.

Мы, говорят, “ищем Бога”-.. Но Бога можно найти только там, где он находится, то есть в Церкви и в жизни Его жизнью. Одно слово — “религия”, “Церковь” — не поможет. Только входя всеми фибрами существа нашего — у кого какое есть — в эту одухотворенную “надсоциальную” среду, которая есть Тело Христово, человек находит свое истинное помещение, ощущает себя дома, в своей настоящей среде. Но быть в ней — значит жить всей жизнью этого Тела Христова, получать от него приток духовных соков, передавать ему умноженный талант свой, участвовать, по свойству полученного дара, в животворной деятельности, охватывающей и судьбы малейшего из человеков, и судьбы народов, и судьбы всего мира. И если мы ничего этого не берем и не даем, то мы не живем религиозной жизнью!

Несомненно, что самая миссия Церкви в мире перемешивает христиан с множеством фиктивных, мертвых членов Церкви- Это порождает подавляющую тяготу, от которой была свободна древняя Церковь. Но чем сложнее положение, тем более внимательно должно заботиться, чтобы оно не подавило нас, не сделало мертвыми и тех, которые хотят быть живыми.

Чем хуже мы себя чувствуем в религиозном отношении, тем настоятельнее нужно вспомнить, что духовная жизнь личности требует действительного церковного единения, не на словах и по форме, а на деле, в смысле участия во всей полноте ее жизни. Те, которые имеют это участие, и в наше время чувствуют себя удовлетворенными, своим примером указывая путь для всех желающих быть действительными христианами. И этот путь — тот самый, который указан был нам Христом.