Архиепископ Нафанаил (Львов)
ЦЕРКОВЬ КАК ВОССТАНОВЛЕНИЕ ПОДЛИННОГО ЧЕЛОВЕКА

Церковь мы исповедуем прежде всего Кафолическую.

Слово кафолический на славянский язык переведено было святыми богодухновенными первоучителями нашими Кириллом и Мефодием славянским словом - соборный.

Это показывает, что они, в полном согласии с таковым же пониманием вопроса всею Православной Церковью, вкладывали в слово кафолический иной смысл, нежели тот, какой обычно придает ему современный Запад, толкующий слово кафолический (католический - кафоликос), как всеобщий, всемирный, следуя определению принятого на Тридентском соборе катехизиса: „Третьим признаком Церкви является то, что она католична, т. е. универсальна, всемирна" (Катехизмус ад Парохос, 1567г.).

На то, что Церковь понимала это слово не так, указывает то обстоятельство, что уже во 11-м веке, в т. н. письме о мученичестве св. Поликарпа, говорится о „епископе Кафолической Церкви в Смирне". Понятие о Всемирной Церкви в Смирне бессмысленно, и уже Климент Александрийский дает этому слову иное значение. Он пишет: „Мы говорим, что в существе и воззрениях, в происхождении и развитии, исконная Кафолическая Церковь есть едина согласная, как подобает, в единстве веры" (Строматы VII. XVII Р. Д. IX, 552).

Нужно поэтому нам прежде всего разъяснить поданный смысл слова соборный-кафолический.

Для правильного разумения этого слова нужно нам Углубиться к самым корням богословия.

Бог раскрывается нам не как единица, но как множественность - троичность в единстве: Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святый, но не три Бога, а один Бог, Три Личности.но Единое Существо.Чем обеспечивается это единство Трех Личностей Божиих?

Полной и совершенной любовью Одного Лица к Другому и полной совершенно истинностью Лиц Божиих отсутствием какой-либо неправды, неподлинности в Святой Троице.

Это и есть истинный исконный образ кафоличности - соборности, на что указывает наименование Пресвятой Троицы на церковном языке "Предвечным Троическим Собором".

Такое соборное кафолическое бытие является источником величайшей абсолютной радости и блаженства.

Чтобы к этой неисчерпаемой радости и блаженству кафолического бытия призвать и иные существа. Бог сотворил по Образу Своему различные твари.

Не мог Бог сотворить иных богов, потому что не может быть несколько абсолютов, но Бог сотворил существа не абсолютные, однако стремящиеся к абсолютному через все большее и большее приближение к Нему, через все большее и большее постижение Бога и соединение с Ним.

В этом постижении и постоянном соединении с Богом и замечается радость тварных существ, и всякая радость, существующая в мире, является лишь отображением этой радости.

Так были призваны Богом к бытию сначала ангельский собор, а потом и человеческий род; чтобы достигать единения с Богом, как сказал св. Василий Великий: „я тварь, но получил задание стать Богом".

Радость и блаженство тварей не абсолютны, но все более и более увеличиваются по мере возрастания их общности с Божеством и, следовательно, приобщенности к Его радости и блаженству. Следовательно, у Бога радость бытия является состоянием, а у ангелов и блаженных человеков процессом, но процессом бесконечным, ибо бесконечно велики блаженство и радость Божественного состояния, к которому они приобщаются.

При этом, т. к. Бог является Существом Соборным, Троичным во Единице, то и сотворенные Им по образу и подобию Его твари ангелы и люди не самозамкнуты, но соборны - кафоличны.

Каждый ангел является личностью, но все вместе они составляют один нераздельный Собор, подобный Божественному Собору.

Из этого ангельского Собора выпал тот ангел, который не захотел постигать Бога, приобщаться к Нему, но свободной волей избрал противоположный путь: не к Богу, а от Бога, самоутвердился, противопоставил свою волю Божией и тем себя и всех последовавших за ним обрек на отъединенное несоборное существование, лишенное всякой радости, ибо они отторгаются от источника радости - Бога.

К соборному существованию был призван и человек. Св. Василий Великий пишет: „Общежительники (т. е., монахи) изглаждают в себе грех Адама, возобновляют первобытную доброту, потому что у людей не было бы ни разделений, ни раздоров, ни войн, если бы грех не рассев естества. Монахи суть точные подражатели Спасителю) и Его житию по плоти. Ибо как Спаситель, составив лик учеников, даже и Себя сделал общим для апостолов, так и сии. Они-то и предвосхищают блага обетованного царства в доброхотном житии и общении, представляя точное подражание тамошнему жительству и состоянию. Они-то ясно показали жизни человеческой, сколько благ доставило Спасителево вочеловечение, потому что расторгнутое и на тысячи частей рассеянное естество человеческое, по мере сил своих, они снова приводят в Единение и с самим собою и с Богом. Ибо это главное в спасительном домостроительстве: во плоти привести человеческое естество в единение с самим собою и со Спасителем и, истребив лукавое рассечение, восстановить первобытное единство, подобно тому, как лучший врач целительными средствами вновь связывает тело, расторгнутое на мелкие части" (Василий Великий, XVIII глава "Подвижнических Уставов").

Следовательно, как и ангелы, по Божиему замыслу люди не должны быть отъединенными друг от друга единицами, а личностями, соедниненными друг с другом е д и н о с у щ и е м, т. е., чтобы, обладая каждый своими неповторимыми индивидуальными особенностями, подобно тому, как такими же неповторимыми особенностями обладает каждое Лицо Пресвятой Троицы, люди жили бы жизнью общей, соборной, а не раздельной.

Прежде чем говорить далее, нужно нам представить себе, что такое существо и что такое личность, так как обычно эти два понятия смешивают. Вот что пишет по этому поводу митрополит Антоний: „В существе Божием под понятием единого естества Божия богословие разумеет духовную природу Божества, те духовные силы и свойства божественной жизни, которые приводятся в действие свободной волей Божественных Лиц. То же разумеется под естеством человеческим и под естеством каждой отдельной личности. Это разделение в нас лица и естества не есть нечто непонятное и отвлеченное, но истина, подтверждаемая самонаблюдением и опытом.

Сознавая в себе самостоятельную личность, свободу воли и свободу действий, каждый человек отлично понимает, что эта самостоятельность заключается лишь в направлении сил и свойств его общечеловеческой природы, в их специализации, развитии одних природных наклонностей и уничтожении других, в выборе между борющимися склонностями.

Но это все специализации, а основные свойства остаются общими у всех людей. Все люди мыслят по определенным законам мышления, проходят известную последовательность при переходе от одной привычки к противоположной, не могут ходить по воздуху, прекратить дыхание и т. п. Одним словом, мы чувствуем себя наделенными известной физическою и психическою природою эта психическая природа наша, эта досознательная человеческая воля, нам неизбежно присущая, и есть человеческое естество.

Мы живем не только личной, лишь отдельно нам присущей жизнью, но и жизнью естества человеческого, общею нам со всеми прочими людьми.

Лишь помня о существовании этого человеческого естества, как реального бытия, мы можем понять учение о первородном грехе и об искупительной благодати, через которую, по Писанию и Преданию, освящается именно естество человеческое, а не просто каждая человеческая личность, взятая отдельно".

Указание на соборность людей, и притом на подобность этой соборности Троичности Божества, мы видим уже в строках Библии, повествующих о сотворении человека. При этом творении Господь говорит: „сотворим (не сотворю) человека по образу Нашему (не Моему) и по подобию нашему" (Быт. I, 26) и далее: „и сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его, мужчину и женщину сотворил их" (Быт. 1.27).

Не единичен Творец, не единично и подобное Ему творение. Самое происхождение человека от единого человека, от общей клетки указывает на то же.

По этому поводу св. Григорий Нисский пишет: „Ты спрашиваешь меня, как может быть Отец, Сын и Св. Дух не тремя богами, а одним Богом, если люди, например, Петр, Павел и Иоанн, все таки составляют не одного человека, а трех человек? На это отвечаю, что это выражение „трех человек" неправильное: человечество одно, а различны только личности. Так - в человечестве, которое ограниченно, телесно и греховно; а в Божестве, где все Лица бестелесны и неограниченны, нет никакого раз- деления, но один воистину Бог наш" (Послание к Авлалию).

Может быть, наилучшим образом к тому, чем должно было являться такое соборное, единосущное, но состоящее из не сливающихся в безличную массу личностей- человечество, является современное представление о строении человеческого тела, состоящего из определенных клеточек, из которых каждая является отдельным организмом, вместе же составляют организм высшего порядка - человека" высшего не только количественно, но и качественно. От того, что они составляют высшее целостное единство, клеточки человеческого тела ни мало не утрачивают своей индивидуальной неповторимости, единственности и своей индивидуальной жизни.

Это-то богоподобное соборное существо и в составляющих его личностях и во множественном единстве своем, но законам Божиим, призвано было уподобляться Богу.

Для осуществления богоподобия, личностям, составляющим человеческое единство, была дана свободная воля, ибо без свободной воли не могло бы быть богоподобия и нравственной вменяемости, а следовательно и нравственной ценности в существовании человеческих личностей. А без богоподобия не было бы и радости бытия, для которой призвал Бог к жизни людей.

Однако человек, злоупотребив данной ему для обеспечения его богоподобности свободой, согрешил и тем нарушил свое соборное единство.

Впрочем, человек лишь нарушил, но не утратил вполне свое соборное единосущие в связи с тем, что его греховное падение не было всеобъемлющим. Человеческая, ущербленная соборность осталась в человечестве. Только благодаря ей оказалось возможным дальнейшее существование человеческого рода.

И все доброе, все истинно ценное, что есть в дохристианском и в христианском мире, имеет свои корни в этой древней, первоначальной, искривленной, но не уничтоженной соборности - кафоличности человеческого рода.

Человек и после падения, подчинив свою волю диаволу и тем противопоставив ее воле Божией, с существом, рассеченным на мельчайшие части-индивидуумы" все-таки живет не только личной индивидуальной жизнью, но ощущает в себе возможность и другого существования - соборного.

Мы знаем в себе чувство сострадания, ведомое всем людям умение выйти из себя, поставить себя на место другого, сочувствовать ему в горести или в радости. Это осколок древнего умения человека жить не только в себе, но и в других, также как в себе. Мы имеем способность понимать друг друга, проникаться мыслями других людей иногда настолько, что эти мысли становятся как бы нашими собственными.

Больше того, вся научная и художественная деятельность человека возможна только благодаря остаткам в нем древней соборности в ее высшей грани. Ведь основной смысл научной работы: раскрытие законов мироздания - является процессом разгадывания мыслей Божества. все большего и большего понимания Бога, а художественное творчество является раскрытием новых и новых граней, аспектов Полноты - Красоты - Бога.

Однако, все эти остатки, осколки древней соборности в падшем человеке очень слабы и бессильны, подточенные грехом.

Этот вопрос нам нужно выяснить: что мешает в согрешившем человеке полноте соборности? Почему человек утратил ее после грехопадения?

Потому, что ключом соборности и внутренней движущей ее силой является основное свойство Божественное, обеспечивающее нераздельность, единство Божескаг0 Существа - Троицы: любовь, являющаяся таким основным свойством Божиим, что св. ап. Иоанн Богослов нашел даже возможным сказать, что Бог любовь есть. По закону Богоподобия любовь долженствовала стать таковым же основанием соборности и человеческого рода, но была попрана в грехе.

Каким образом?

Вот каким: Господь дал людям заповедь, которую, имея собственную волю, люди могли исполнить, но мог ли и нарушить. Заповедь дана была им, чтобы человек ! имел возможность утвердиться в любви, которая у чело- | века, чтоб возрастать и совершенствоваться, необходимо | нуждается в проявлении себя,

На собственном опыте знаем мы хорошо, как радостно доставлять радость любимому существу, исполнять его желания, как такой процесс усовершает наше чувство. Вот на этот-то путь и ставил Господь человека, давая ему, только лишь вступившему в жизнь, простейшую, первоначальную заповедь, наиболее соответствующую его тогдашнему неопытном), примитивному состоянию. Но человек сразу же, с первого шага, нарушил заповедь любви, не хотел выполнить единственное пожелание любящего и любимого Бога Творца, и этим нарушил гармонию всего замысла Божия, поправ любовь к Богу, ущербил ее, а ущербив любовь, ущербил и соборность своего существа. На примерах повседневной жизни мы видим, как грех, особенно такие грехи, как гордость, разврат, злоба и т. д." продолжают вредить соборности: порочные и преступные люди утрачивают интерес друг к другу, интерес к взаимообщению - этому проявлению соборности, теряют умение жить жизнью Других, замыкаются в самости, которая является противоположностью соборности.

И наоборот, примеры наилучшей в естественном состоянии соборности являют нам именно люди, которые наилучше сохранили любовь: любящие супруги, родители и дети, искренние друзья и т. п.

Эти остатки соборности - только они - обеспечивают в жизни человека остатки радости, ради которой призвал Господь человека к бытию. Но поскольку ущерблена соборность, ущерблена и радость человеческой жизни.

С умножением греха в человеке исчезла далее и его соборность.

За умножение беззаконий иссякла любовь. Жизнь же без соборности, без единения с Богом и друг с другом, из источника радости превращалась в источник мучения, в бессмыслицу. И таким образом, по вине человека, план Божий: сообщение радости бытия наибольшему количеству существ, способных к этой радости, превращался в свою противоположность.

Человечество делало гигантские усилия, чтобы выйти из этого нестерпимого состояния. Но все попытки в этом направлении были тщетны.

Самые совершенные системы философов, при углублении и проверке, наталкивались па коренную человеческую испорченность, на то. что даже самые лучшие, самые любящие и самоотверженные люди, в той или иной форме, в конечном результате, предпочитали свои интересы интересам других, утверждались в самости, ибо самость в павшем человеке оказывается всегда сильнее проблеском попранной грехом соборности.

В этом отношении может быть наиболее трагична и показательна история величайшего философа древности Платона, начавшего с привлекательнейшей светлой проповеди высоких идеалов, а окончившего отвратительной утопией своих „Законов", причем, эта эволюция явилась не результатом случайного его нравственного падения или снижения, а неизбежным результатом лучшего знакомства Платона с человеческой природой, с ее противоборствованием добрым устремлениям.

Но бессильными остановить человеческое падение, вернуть его к исконному блаженному соборному существованию, оказались не только моральные попытки языческих философов, но и старания пророков и законодателей, посылаемых Богом. Моисеев закон и проповеди пророков не вернули людям утраченной гармонии и радости, но лишь задержали процесс упадка и позволили сохранить и выделиться в человеческом роде отдельным чистейшим росткам. В среде же основного множества последователей Моисея и пророков их система в значительной степени закономерно, в результате обладания ею падших людей, выродилась в тяжелое безблагодатное и безрадостное иго.

Положение казалось безнадежным. Ни один человек, какой бы нравственной красоты он ни был, не мог спасти человечество.

Да это и понятно: происходя всецело, всею душой и телом, от согрешившего Адама, все люди и в теле и в душе имели только то, что было в Адаме, и следовательно не могли 11е делать того же, что и он, т. е. не выдерживать испытания и падать в грехе. Эта поврежденность человеческой природы и называется на церковном языке первородным грехом.

Чтобы избавить от него человечество, нужно было, чтобы в человека, в его внутренний мир, в душу и тело его, не нарушая и не разрушая его состава (т. е., чтобы человек не перестал быть человеком), вошло бы нечто новое, независимое от Адама, следовательно, не связанное с первородным грехом.

Это мог сделать только Сам Творец природы человеческой.

И вот. Сын Божий, Второе Лицо Пресвятой Троицы, единый от Личностей этого Нераздельного Существа, принимает н? себя человеческую плоть, душу и дух, принимает на себя все Адамово наследие, всю полноту человеческого существа, становится человеческой Личностью.

Этот основной догмат христианства надо нам хорошо понять и представить себе: Христос принял на себя не только тело, но и дух и душу человека, стал совершенным Человеком, оставаясь совершенным Богом. Причем, Личность Его едина, нет симбиоза двух Христов - Бога и человека, но совершенно один, единственен, как единственен и каждый человек и каждое Лицо Пресвятой Троицы; но в этой одной личности--два существа: Божеское и человеческое. Он - нераздельный сочлен двух единосущий: единосущен Богу Отцу и Святому Духу по Божеству и единосущен всем нам по человечеству. „Един есть сугуб (г. е. двойной) естеством, но не ипостасию (т. е, не Личностью)". - поет Церковь.

Как человеческая личность. Он подвергся всем искушениям греха, но, в противоположность Адаму, не поддался соблазну темной силы, не противопоставил Своей человеческой воли воле Божией, остался безгрешным. Он учил людей новому совершенному Закону, в котором основой служит любовь, являющаяся фундаментом единосущия Божеского и долженствовавшая быть фундаментом и человеческого единосущия.

Проходя всю бедственную дорогу падшего человека, переживая все плоды его падения, Христос пострадал и умер; но так как Он был безгрешен, смерть не имела над ним власти, и Он воскрес.

Но все это оставалось личными свойствами Иисуса Христа, а всеблагой воле Его надо было распространить эти свойства: безгрешность, победительность над грехом, нсподчиненность смерти, радостность совершенного бытия - на весь человеческий род.

И вот, для осуществления этого, Господь творит Церковь, - новый соборный организм, подобный тому, каким должно было быть человечество до грехопадения, но более соединенный с Богом, ибо Сам Он - Христос, Бог и Человек, становится главой этого организма.

Грех рассек человеческое единосущие, и грешный человек не может стать единосущным другому человеку, он ощущает лишь отдельные отблески единосущия. Но безгрешный человек может стать единосущным другим людям.

И вот, безгрешный Человек, Иисус Христос, становится единосущным всем людям, которые присоединяются к Нему и становятся безгрешными благодаря тому, что Он смыл Своею кровью наши грехи.

Когда Господь уже сказал своим ученикам все, что принял от Отца Своего, то возвел очи Свои на небо и вознес к Отцу молитву об исполнении того дела, ради которого Он пришел на землю. Молитва эта была не о чем другом, как об устройстве на земле нового единого бытия - Церкви, бытия, дотоле чуждого разделенному грехом человечеству и только прообразованного Ветхозаветной Церковью.

„Да будут все едино: как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, - да уверует мир, что Ты послал Меня... Да будут едино, как Мы едино; Я в них, и Ты во Мне; да будут совершены во едино, и да познает мир, что Ты послал Меня, и возлюбил их, как возлюбил Меня" (Ин. XVII, 21-23). - молился Христос, создавая Церковь. В этих словах Христовых мы ясно видим основные черты Церкви, как восстановляемого Богочеловеческого организма: они - члены Церкви, будут едино не как-нибудь иначе, а как „Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе", т. е., по подобию Пресвятой Троицы; и далее: „Я в Них, и Ты во Мне, да будут совершены во едино".

Это уже нечто новое, совершенно небывалое. Человечество до грехопадения было соборно, т. е. единосущно друг с другом, было призвано - в святости и безгрешности, в беспредельном, дающем радость и блаженство, процессе - соединяться с Богом, - но наличного, уже данного единения с Богом оно не имело. А здесь, в Церкви, дастся и такое единения, ибо: „Я, то есть, Христос, Сын Божий - в них".

В свете такого понимания Церкви становятся понятными вес ее основные свойства.

Святость - непогрешимость. Церковь свята не святостью людей, в нее входящих, хотя бы и праведников, но святостью своей Главы (мс метафорической или образной, по действительной) Христа, с Которым они составляет один организм.

Христос чужд греху. Божество не может иметь в Себе греха, следовательно Церковь, как организм богочеловеческий, соучаствующий в жизни Божественной, не может иметь в себе греха, как пишет об этом ап. Павел:

„Христос возлюбил Церковь и предал Себя за Нее, чтобы представить Ее Себе славною Церковью, не имеющей пятна или порока или чего-либо подобного, по дабы она была свята и непорочна" (Еф. V, 25-27).

Святость же людей, входящих в Церковь, нужна для них, потому что только святостью люди могут войти в Церковь, в которой не может быть ничего нечистого, ибо она - одно тело со Христом. Всяким грехом человек отпадает от Церкви!, покаянием же восстанавливается в ней, пока после смерти не сделается он или совершенно причастным Церкви, не отпадающим от нее, наследником Царства Божия, которое ли есть Церковь; или совершенно чуждым ей сыном погибели.

Без святости не может быть причастности к Церкви. Не об исключениях, но о всех христианах говорит ап. Петр: „По примеру призвавшего вас Святого и сами будьте святы во всех поступках, ибо написано: Будьте святы, ибо Я свят" (I Пет. I, 15). Всех нас призывает Господь:

„Будьте совершенны, как Отец ваш небесный совершен". И ап. Павел разъясняет: „Ныне, когда вы освободились от греха и стали рабами Бога, плод ваш есть святость, а конец (как следствие) жизнь вечная", то есть жизнь в Церкви (Рим. VI. 22).

Если мы согрешаем, ты тотчас же можем и встать через покаяние, снова согрешив, снова каяться, хотя бы седмижды семь раз в день, не уставая, не ослабляясь в покаянии, потому что оно есть дверь в Церковь. „Примири и соедини его святой Твоей Церкви", - говорит священник в молитве на Таинстве покаяния, разрешая отъединившегося грехами, но покаянием возвращающегося в Церковь грешника. Не грешить - свойство ангелов; грешить и каяться - свойство человеческое: грешить и не каяться свойство бесовское - учат нас свв. отцы.

Вот одна из главнейших причин, почему так важно быть православным, то есть стоять всецело на точке зрения Церкви: считать за зло, что она почитает злом. и считать за добро все, что она именует добром, то есть правильно понимать, что есть по настоящему добро и что есть по настоящему зло. Если не сойдет человек с этой церковной почвы, то даже и глубоко погрязший в грехах всегда легко отыщет он путь к покаянию, к восстановлению единства с Церковью.

Наоборот, горе тому человеку, который не согласен с Церковью в ее понимании зла и добра, т. е. не имеет правильного представления о добре и зле. Согрешая уже не только по слабости или небрежению, но и по убежденности, такой человек не найдет пути к покаянию, не восстановит своего единства с Церковью, пока не отвергнет своего своеволия и своемудрия и не покорит их разуму церковному.

*Итак, свята наша Церковь, хотя входят в нее здесь на земле грешные люди. Но входят они в нее только в святые моменты своей жизни, только святыми сторонами своей души, и чем более они вкореняются в нее, в ее благодатную жизнь, тем святее они становятся, ибо и святость святых людей не от них самих, но от Церкви, святость же Церкви не от людей, в нее входящих, но от Христа Господа, неразрывно соединенного с нею, как глава с телом. И нет иной святости, кроме церковной. Все добро, вся святость, какая есть во вселенной, где бы она ни находилась, нераздельно принадлежит Церкви.

В свете того же представления о Церкви, как о соборном Теле Христовом, становятся ясным и единство и единственность Церкви.

Церковь едина, не раздроблена, нераздельна, потому что она - один организм с единой жизнью, пронизывающей ее всю. Все же, что отделяется от нее, перестает быть ею, как отделившиеся от живого человека части его тела перестают быть его телом.

Следовательно, строго говоря, нельзя говорить, например, о разделении Церкви, можно говорить лишь об отпадении от нее, какими отпадениями были всевозможные ереси и расколы.

Но не являются разделениями внутренние деления Церкви: например, на поместные Церкви: Русскую, Греческую, Сербскую, Болгарскую, Румынскую.

Все эти поместные Церкви составляют единую Православную Церковь. Они суть даже не части Церкви, потому что Церковь не дробима на части, но лишь местные, обусловленные характером народа или государства, отдельные выявления одной и той же Церкви. Своеобразие каждой поместной Церкви может быть очень велико, но единство будет оставаться ненарушенным, даже не затронутым, если не нарушена, не затронута церковная истина.

Не дробит Церковь по существу и принятое в богословской науке подразделение ее на Церковь видимую и невидимую - земную и небесную.

Это деление существует только в отношении человека, но не по существу. По существу же Церковь, невидимая глава которой - Христос, в которую входят ангелы и все спасенные люди, и Церковь видимая, составляющаяся из живущих на земле православных людей - одна и та же. Если муравей смотрит с земли на человека и видит только палец ноги, а весь остальной человек: голова, руки, ноги и туловище теряются в высоте от муравьиного взора, то для муравья наблюдаемый им человек разделяется на часть видимую (ближайший палец ноги) и часть невидимую (все остальное). Но по существу такого деления в человеке нет. Так и Церковь, по существу совершенно единая, разделяется для нас на доступную нашему зрению и ту, которая нашему зрению не доступна. Но в полной мере такая разделенность остается для нас только пока мы, подобно муравью, созерцающему человека, наблюдаем Церковь извне, как посторонние ей. Когда же мы входим в нее, как частицы ее тела, эта разделенность исчезает для нас, и мы ясно. хотя и невыразимо, ощущаем всю полноту, всю неделимость ее жизни.

С вопросом единства Церкви связан и вопрос о ее соборности, о чем мы говорили уже достаточно много, но к чему необходимо присовокупить несколько разделений.

Нам можно задать конкретный вопрос: почему же мы, будучи членами Церкви, не ощущаем реально ни восстановленной в ней единосущной соборности, ни ее полного единства и неразделенности?

грешными сторонами нашей души, и лишь в наиболее святые минуты нашей жизни стоим в Церкви. Потому что в нашей душе всегда остается слишком много самостных, не оцерковленных граней. Ведь даже теоретически мы часто дерзаем отстаивать нецерковные и противоцерковные мысли. А для подлинного оцерковления нужно не только совершенное единение с Церковью в мыслях, но и проведение этих церковных мыслей в жизнь, в самую глубину жизни души.

Святые же подвижники наши, очистившие до конца свою душу и полностью сделавшие се церковной, то есть причастною Богу, ощущали это единство, соборность церковную в величайшей степени.

Впрочем, и нам, рядовым и недостойным чадам Церкви, не совершенно недоступно сознание и ощущение ее единства и соборного единодушия: когда читаешь жития святых, иногда чувствуешь очень ярко и реально свою общность, близость, насущность интересов, переживаний, слов у отцов и учителей Церкви, отделенных от нас тысячелетием.

Церковь старается развить в нас это соборное чувство, например, давая нам возможность, в праздничных богослужениях, реально переживать те самые чувства, какие переживались участниками празднуемого церковного события, и тем соборно объединить нас с этими ее чадами, ныне безраздельно принадлежащими Церкви торжествующей - небесной.

Целые отделы богослужения Церковь посвящает переживаниям даже ветхозаветной эпохи, призывая и давая нам, немощным, средства к соборному единению ее с чадами даже той отдаленной эпохи, при жизни предчувствовавшими Церковь в уповании и лишь по смерти присоединенными к ней Христом Спасителем в час его торжества над адом.

И в общении между собой каждый из нас, православных, испытывал чувство единства при встречах с какими-либо, часто совершенно незнакомыми, но также, то есть, посильно православно верующими людьми. Как сразу же являются они для нас родными и близкими, более близкими и родными, чем иной раз даже и родственники наши, менее нам единомысленные, менее единоверующие, с которыми нас связывает лишь плотское родство - отблеск древнего, после грехопадения ущербленного, единосущия.

Эти чувства очень ярко переживали мы несколько раз при встречах и при переписке с верующими людьми из СССР, отделенными от нас в течение 25 лет, жившими совсем иной жизнью и тем не менее оказавшимися так совершенно близкими нам через церковную соборность.

Сродный этому, очень показательный опыт пережил я в 1938 году в Англии на студенческой конференции в Хаили. Среди православных были русские, греки, сербы, болгары, румыны, сирийцы - люди разных народов, даже рас. разных культур и культурных уровней, у которых во внецерковной жизни не было ничего общего. Но в деле веры, поскольку они оставались на почве Церкви, были они совершенно единодушны, что произвело большое впечатление на инославных участников конференции.

К сожалению, некоторые из официально православных участников этой конференции не оставались на церковной почве, и потому вносили разнобой в нашу среду, ослабляя миссионерски важное впечатление о полном соборном единстве православных. Чтобы правильно судить о нем и о многом другом, нужно всегда помнить, что, конечно, не официальная принадлежность делает человека православным, а церковность ума и воли.

В то же время, другие участники конференции - англикане, принадлежавшие к одному народу, к одной культурной среде, во всех вкусах и обычаях представляющих полное единство, в деле веры были глубочайшим образом разобщены, хотя и принадлежали официально к одной.

При том, в Православной Церкви единство обеспечивается не внешним авторитетом, подобным авторитету папскому в Церкви латинской, а исключительно внутренним единством жизни. Это единство жизни и есть соборность.

В самые первые века христианства, при величайшем напряжении жизни церковной, когда христиане полностью и совершенно жили в Церкви, и вне Церкви не было у них никаких интересов, эта соборность проявилась с особенной силой. На разных концах тогдашнего христианского мира: в Испании и Месопотамии, в Мавритании и Галлии, христиане, не сговариваясь между собою, проводили жизнь настолько совершенно внутренне единую, что христианин, перенесенный из Дамаска в Массилию, чувствовал себя на церковной общине чужой страны, совершенно также, как у себя на родине.

И все, что без официальных собраний, без особых постановлений вырабатывалось тогда внешне пестрыми, но внутренне совершенно едиными разнообразными христианскими общинами, было выявлением воли и жизни Духа Святого, живущего в Церкви.

Впоследствии, когда явилась к тому возможность, этот же дух соборности, орган Святого Духа, стал проявляться на собрании епископов, получивших торжественное наименование Вселенских Соборов, дерзновенно, с полным сознанием своего на то права, заявивших: „Изволися Духу Святому и нам".

Соборность не есть общее подчинение современному или древнему авторитету, не есть рабское повиновение распоряжениям о том, как надо веровать или думать, не есть и кропотливое изыскание по вопросу о том, как о том или ином учили или думали в древности. Православный христианин верит и исповедует не так, как приказывает ему это делать тот или иной патриарх или архипастырь, не так, как это предписывает тот или иной древний отец, но так, как предсказывает ему его совесть, его сознание, живущее в Церкви, но эту совесть свою, это свое сознание он постоянно проверяет голосом Вселенских Соборов, святых отцев и тех своих современников, о которых он знает, что они подлинно живут в Церкви. И если он обнаруживает в своей совести и в своем сознании расхождение с ними, он не утверждает свое сознание в противность сознанию Церкви, как протестант, и не подчиняется рабски внешне авторитетному голосу Собора или архипастыря, но сознает что, если его сознание вошло в противоречие с сознанием церковным, значит в его сознании есть какая-то капитальная погрешность, и нужно не простое подчинение, но исправление всего духовного своего облика покаянием и смиренной молитвой, пока он не достигнет снова внутреннего единства с Церковью. Стояние в соборности не легко. Оно требует постоянного напряжения и подвига. Но ведь об этом, как и о всей жизни в Церкви, говорит Христос: „Царство Небесное (т. е. Церковь) усилием берется, и употребляющие усилие (по-славянски - нудящие себя, т. е. принуждающие) восхищают его" (Мф. 11,12).

Но Церковь не только едина, она и единственна, потому что у нее единая глава - Христос. Все, что имеет общение с Ним, едино и с нею и следовательно становится ею.

Кроме того, воплощаемая в Церкви истина одна. Истин не может быть две или несколько. Если в вещах важных и точных высказываются два или несколько различных мнений, то правильным может быть только одно, все прочие - неправильны.

Значит, и истинная Церковь может быть только одна.

Чтобы нас не упрекнули в произвольности всего учения о Церкви, как о Теле Христовом, и о соборном единстве ее членов, приведем учение об этом важном предмете апостола Павла.

Апостол пишет:

„Бог Господа нашего Иисуса Христа... поставил выше всего главою Церкви, которая есть Тело Его... И вас, мертвых по преступлениям и грехам вашим, в которых вы некогда жили по обычаю мира сего, по воле... духа, действующего ныне в сынах противления... и были по природе чадами гнева,... Бог, богатый милостью, по Своей великой любви,... и нас, мертвых... оживотворил со Христом... Теперь во Христе Иисусе вы, бывшие некогда далеко, стали близки Кровию Христовою. Ибо Он есть мир наш, соделавший из обоих одно и разрушивший стоявшую посреди преграду, упразднив вражду Плотию Своею,... дабы из двух создать в Себе Самом одного нового человека, устрояя мир, и в одном теле примирил обоих с Богом... Потому что через Него... имеем доступ к Отцу, в одном Духе. Итак, вы уже не чужие и не пришельцы, но сограждане святым и свои Богу" (Еф. II).

„И Он поставил одних апостолами, других пророками, иных евангелистами, иных пастырями и учителями, к совершению святых, на дело служения, для созидания Тела Христова... дабы мы.., истинною любовью все возращали в Того, Который есть глава Христос, из Которого все тело, составляемое и совокупляемое посредством всяких взаимно скрепляющих связей, при действии в свою меру каждого члена, получает приращение для созидания самого себя в любви" (Еф. IV, 11-16).

„Христос есть глава тела Церкви" (Кол, 1,18).

„Христос - глава Церкви" (Еф. V, 23).

„Ныне восполняю недостаток в плоти моей скорбей Христовых за Тело Его, которое есть Церковь" (Кол. I, 24).

„Как в одном теле у нас много членов, но не у всех членов одно и то же дело, так и мы многие составляем одно тело во Христе, а порознь один для другого - члены" (Рим. XII, 4,5).

„Как тело одно, но имеет многие члены, и все члены одного тела, хотя их и много, составляют одно тело, так и Христос. Ибо все мы одним Духом крестились в одно тело: иудеи или эллины, рабы или свободные, и все напоены одним Духом. Тело же не из одного члена, но из многих... Страдает ли один член, страдают с ним и все члены;

славится ли один член, с ним радуются и все члены. И вы - Тело Христово, а порознь - члены" (I Кор. 12).

Такое именно понимание Церкви было всегда достоянием всего христианского православного мира...

Итак, Церковь ес1- совершенно новое, особенное и единственное на земле бытие, которое нельзя с точностью определить никаким понятием, взятым из мирской жизни.

Наименование Церкви "обществом" очень не точно, потому что земное общество состоит из личностей, почти полностью самозамкнутых, каковыми являются личности нашего падшего мира. оно подчиняется юридическим законам, подразумевающим и обуславливающим эту замкнутость и пренебрегающим даже теми остатками соборности, которые наличны в большинстве людей. Мы ведь не можем представить общества, основанного не на кодексе прав и обязанностей членов, а на основах взаимного сострадания и сочувствия, или взаимного проникновения в жизнь один другого, как в собственную жизнь.

Церковь же насквозь соборна, и замена в ней соборных отношений ее членов юридическими всегда является падением и фальшью. Можно было бы сравнить Церковь с семьей, единственным обществом, основанным не на юридических, а на естественных ущербленных соборных основаниях. (Подразумевается, что муж любит жену, как себя самого, и живет ее жизнью, как собственной, и наоборот, и что таковы же отношения родителей к детям). Но семья слишком специфична и ограниченна, хотя священное писание для разъяснения содержания понятия Церкви пользуется аналогиями и с семьей, и Бога мы называем именно по праву чад Церкви „Отцем, ижс есть на нсбесех", соединение христианина со Христом в единосу-1ции - браком души с Небесным Женихом, браком Агнца и пр.

Наилучшую аналогию дает приведенное сравнение ап. Павла Церкви с телом, но мысль апостола, указывающего на цель тела - Церкви „для приращения себя самого в любви", уже нарушает образ тела, не знающего никакой любви, и тем снова указывает на то. что понятие Церкви есть понятие о бытии исключительном, невыразимом земным языком.

Из всего выше изложенного, мы видим, что Церковь есть подобие Троического бытия, подобия, в котором многие личности становятся единым существом.

Почему же такое бытие, как и бытие самой Троицы, так непонятно и невыразимо для нас?

Потому что в нашем естественном самосознании личность есть бытие самозамкнутое, радикально противоположное всякой другой личности, настолько, что понятие об основной противоположности "Я" и "Не Я" стало краеугольным камнем европейской философии (Декарт).

Наоборот, личность, развивающаяся в Церкви, совмещает полноту соборности: самоотверженность и любовь к другим, как к самому себе, с высокой степенью индивидуального развития самосознания. Наиболее типичными представителями такого совмещения служат типы святых Церкви. Вспомним их: мученики, аскеты, святители... Во всех этих трех типах в высшей степени далеких друг от друга по бытовым условиям жизни, мы находим одинаковую гармонию двух начал, кажущихся не совместимыми естественному падшему разуму.

Все эти три типа - гиганты воли с крайне напряженным сознанием своей личной ответственности, и в то же время совершенно чуждые не только грубого житейского эгоизма, но и какого бы то ни было тонкого превозношения, какого бы то ни было притязания на права своей личности.

Итак христианская истина о Церкви, как о соборном бытии, подобном Божественному Троическому не только в идее, но и в жизни, освобождает человека от естественного противоречия между самосознанием личности и самоотверженной любовью, как принципом жизни. Вот

почему догмат Троицы является основным догматом христианским, и качество соборности - основным качеством Церкви.

Создание Церкви, богочеловеческого организма, было величайшим делом Божией любви. Христовой победой над диаволом.

Ухищрения князя тьмы были разрушены актом величайшего Божиего снисхождения, которого диавол в своей гордыне не мог ожидать. Он - гордый, могучий дух, денница, первенец творения, презирал людей - полутелесных немощных тварей, и никак не мог предположить, что Сын Божий - Творец и Бог, сопрестольный Отцу и Духу, станет одним из людей.

Область тьмы была сокрушена этим. Ад разбит. Врата Царства Небесного широко открыты перед людьми опять, еще полнее, чем раньше, и широким потоком потекли спасаемые люди в царство радости, которое было „уготовано им от создания мира". (Мф. XXV, 34).

Но враг Бога и людей не хотел сложить оружия. Видя себя посрамленным, благодаря созданию Церкви, он всю ненависть свою сосредоточил на ней, и попытавшись первоначально уничтожить Церковь физически, путем прямого нападения в период гонений, убедившись в тщетности этой попытки, захотел попытаться взорвать ее изнутри, посевая в ней ереси.

Но первые ереси не достигали цели: при высоком напряжении церковной жизни, при глубочайшем развитии соборности, и нераздельном сосредоточении древних христиан в Церкви, эти лжеучения легко ощущались христианами, как явления посторонние, чужие, не общие, значит не соборные, и носители их извергались из Церкви Христовой. Так легко были изобличены и отринуты гностики, савелиане, докеты.

Но с ростом Церкви в ширь, с проникновением в ее ограду все новых и новых человеческих масс полнота жизни в Церкви христианского общества ослабела, зоркость тускнела, чуткость притуплялась, и мы видим как

арианство, несторианство, монофизитство увлекают за собой многие миллионы христиан.

Тем не менее и эти ереси не наносили еще коренного ущерба христианству. Рождаясь от какого-либо человека или группы людей, противопоставляющих свое понимание той или иной религиозной проблемы - соборному - кафолическому пониманию, эти ереси увлекали за собой большее или меньшее число последователей, иногда, как это было с арианством, почти весь официальный христианский мир, кроме нескольких героев духа. Но это последование за новаторами диктовалось не духовным согласием с ними, а или страхом принуждения мирской власти, или леностью мысли, так как стояние в Православии всегда требует подвига.

Потом, после первоначального успеха, ереси начинали увядать, не столько внешне, сколько внутренне, оскудением праведности, потерей чувства кафоличности, т. е. соборности. И если последователи этих ересей и оставались где-либо, то они быстро сходили до роли чисто местного явления.

Несмотря на волнения ересей, па недочеты церковной жизни, вызываемые наплывом в Церковь вчерашних язычников, несмотря на некоторое охлаждение религиозного гонения, в сравнении с эпохой гонений, христианский мир, в период, предшествовавший началу разделения Западной и Восточной Церкви, в V, VI и VII веках, являл собой замечательную, яркую и светлую духовную картину.

Жития святых. Луг духовный, Лавсаик и пр. творения древности повествуют нам, как тогда на всем пространстве, которое охватывал горизонт европейского человека, в ширь и глубь росла св. Христова Церковь. Миллионы людей вырывались из под власти греха и становились членами Тела Христова. Несмотря на разницу входящих в Церковь народов, церковная жизнь была едина от Испании и Месопотамии, и по всему этому пространству жили не единицы, а тысячи праведников, так что в каждом уголке христианского мира, каждый человек, желающий всецело служить Христу, мог найти для себя верный добрый пример.

Но в IX веке впервые обозначается зловещая трещина между христианским Востоком и Западом, та трещина, которая повлекла за собою впоследствии печальное разделение, болезненно ощущаемое в течение всех веков с того времени всем христианским миром.

Чем была вызвана эта трещина?

Темная диавольская сила всегда строит свои соблазны на тех или иных по существу не греховных немощах человеческих. Это верно и в отношении целого народа или общества и всего человечества. Поясним примером: человек голоден, в этом еще нет греха, но на чувстве голода диавол ловит человека и заставляет его служить своему чреву. Это служение уже является грехом. Вспомним, например, процесс искушения Христа Спасителя хлебами в пустыне.

Разделение между Западной и Восточной Церквами часто объясняют разницей психологии Востока и Запада. Это верно, но лишь отчасти. В самой этой разнице еще нет греха и необходимости разделения. Разница эта существовала искони, и тем не менее. Церковь Христова жила единой жизнью. Благодатное единство Церкви способно покрывать все разновидности человеческого менталитета, как полноводная река покрывает все мели и подводные скалы, выступающие со дна реки. Наоборот, разнообразие психологии различных человеческих групп, входящих в Церковь, обеспечивает богатство и разносторонность церковной культуры.

Однако в ряде причин, вызывающих психологическую разницу между Востоком и Западом, была одна, ставшая к моменту разделения если еще не грехом, то, во всяком случае, недостатком Запада по сравнению с Востоком.

Восток и Запад получили от языческой древности разное культурное наследие. Восток получил эллинистическую философию. Запад - римское юридическое имперское правосознание.

Но Восток, приняв эллинскую философию, переплавил ее в философию христианскую. Попытки непосредственно пересадить в христианское сознание плод языческой философии, что пытались сделать гностики, савелиане, ариане и пр. еретики. Церковь категорически отвергла, и философия заняла свое место в церковном сознании Востока только тогда, когда вся она прошла через церковную призму.

Не то мы видим на Западе. Там юридические и имперские представления языческого Рима не переплавлялись христианством. Ни борьбы за создание христианского миросозерцания, ни работы по прославлению римской языческой психологии мы на Западе не видим.

Пока единство с Востоком было нераздельно, в этой внутренней неактивности Запада не было еще ничего страшного, т. к. подлинное христианское миросозерцание православный Запад просто черпал с православного Востока.

Наоборот, для Востока, в бурный период возникновения ересей и борьбы с ними, спокойный не колеблющийся в православии Запад являлся драгоценной опорой.

Но для самого Запада его невозмутимость таила в себе большую опасность. „Подобает бо и ересем в вас быти, да искуснии явлени бывают в вас" (1Кор. XI, 19),- пишет ап. Павел.

Восток привыкал к тому, что Православие обуреваемо многими бурями, что за него надо бороться, что за него ответственны все христиане, от архипастырей до мирян. А Запад привыкал к мысли, что Православие дано ему однажды навсегда, и он православен просто потому, что он Запад.

Кроме разницы психологии, обычно причиной разделения считают также возрастание значения римских пап. Однако, и это явление само по себе еще не таит в себе ничего греховного.

Мы знаем, как в древней Церкви возрастало значение тех или иных епископских кафедр, особенно так называемых апостольских кафедр, то есть, кафедр, непосредственно основанных апостолами, которые они более или менее продолжительное время занимали в качестве епископов. Таких кафедр на Востоке было несколько, а на Западе - только одна римская, свв. апп. Петра и Павла.

Из этих, сначала совершенно одинаковых, равноправных, епископов, стали выделяться архиепископы, митрополиты, патриархи. Эта постепенная централизация Церкви вызывалась нуждой в лучшей организованности церковной жизни. Теоретически легко можно себе представить, что в конце концов Церковь сказала бы и последнее слово в этом направлении - стала бы административно объединенной под единым патриархом патриархов.

Не совершилось еще разделения и тогда, когда на Западе возникло неправое мнение об нахождении Святого Духа и от Сына, против чего первоначально восставали и римские папы Лев III и Адриан I.

Разделение совершилось тогда, когда Запад утвердился в этом заблуждении и счел себя в праве официально, как бесспорную истину провозгласить это свое частное неверное мнение, не спрашиваясь Востока, когда новое свое учение Запад внес, вопреки ясному запрещению и 111-го, и \Т1-го Вселенских Соборов, в символ веры.

Этим была попрана прежде всего кафоличность, соборность, сознание, что полноту истины Господь дарует не единичным личностям, не отдельным частям Церкви, но только всей Церкви, во всей ея полноте, соборному кафоличному ее единству.

Разрыв произошел тогда, когда Запад это свое самовольное изменение общего символа захотел навязать Востоку, и потом, когда, основываясь на своем отличии от христиан восточных, христиане Запада пришли к ним не как братья, но как враги, и в так называемом четвертом Крестовом походе разгромили восточную империю хуже, чем сделали это впоследствии враги веры Христовой. Здесь, собственно говоря, главный и окончательный рубеж, разделяющий христианский Запад и христианский Восток.

После совершившегося разделения, все основные особенности христианской жизни Запада из черт разнообразия, обогащающих церковную культуру, стали самостоятельными факторами разделения.

Папство, привыкшее к мысли о своем почти неизменном православии, увидев все растущую свою духовную паству, все увеличивающимся свое значение в Церкви (границы которой в сознании все более ограничивались только Западом), в конце концов перенесло на себя все основные свойства Церкви, провозгласив 10 июля 1870 года, что римский епископ "обладает тою же непогрешимостью (незаблуждаемостью, безошибочностью), какою должна обладать Церковь"... и что "определения римского епископа являются не подлежащими отмене сами по себе, а не но решению Церкви".

Римское правовое сознание, оставшееся психологическим фундаментом при отрыве Запада от богословской мысли Востока, привело Запад к забвению подлинных отношений человека к Богу и к замене этих отношений отношениями юридическими, формальными, теорией договора и покупки спасения.

Оставшаяся непереваренной от языческих времен память о римском "понтифекс максимусе", как о повелителе вселенной, привела к смешению духовной власти с властью светской миродержавной, к претензиям па мировую великодержавность римских пап.

Дальнейшим развитием совершившегося разделения было появление на Западе, через несколько столетий после того, протестантизма. Если единичная поместная Церковь могла себе позволить самостоятельно провозгласить новое учение и самовольно внести его в символ веры, не спрашивая всей Церкви, то почему такое право не может быть предоставлено и каждому отдельному человеку?

И вот, Лютер считает себя в праве выпустить Швабахские статьи, заканчивающиеся такими многозначительными словами: „Церковь есть не иное что, как сумма верующих во Христа, содержащих вышеперечисленные статьи, верующих в них и учащих их".

Но ведь это значит, что каждый может составить подобные новые статьи и объявить их содержанием Церкви.

Англиканская Церковь находит возможным нахождение в одной и той же Церкви людей, верующих во все основные церковные истины, и людей, не верующих в воплощение Иисуса Христа от Духа Святого и в подлинное воскресение, как это выяснено "доктринальным рапортом" 1922-38 гг.

О бесчисленных сектах и говорить нечего.

Интересная и важная подробность в мироощущении этих новых сект сравнительно с древними. Древние секты - явления не кафолические по существу, утверждавшиеся на ложных домыслах, вопреки соборной мысли Церкви. Однако они стремились к соборности, к кафоличности, стремились развить и разъяснить свое учение, основываясь на всем соборном опыте Церкви, стремились доказать, что их домысел этому опыту Церкви не противоречит, в них не было отрыва от опыта всей Церкви и пренебрежения к нему. Поэтому древние секты вызывали развитие богословия, углубление религиозных проблем.

Новые секты, наоборот, к кафоличности и не стремятся, потому что истинная кафоличность вообще давно уже забыта на Западе, и они не знают ее. Они свысока, пренебрежительно отмахиваются от всего опыта Церкви, от всего ее кафолического соборного разума, и потому они вызывают не развитие, а упадок богословия, и прямо через материалистические плоскостные скучные рассуждения о вере влекут за собою безбожие, охлаждение к вере вообще, упадок интереса к ставшей плоской религиозной мысли.

Итак. с эпохи отделения от Востока, с момента разрыва соборного единения и горделивого самоутверждения, на Западе христианского мира забылось истинное значение Церкви, и она стала пониматься, как земное, основанное на юридических основаниях, общество с юридическими отношениями между собою ее членов и с юридическими же договорными взаимоотношениями ее с Богом.

И представление о Христе, как главе Церкви, из органического, существенного стало переходить в понимание метафорическое: Христос стал пониматься главою Церкви лишь образно, как главою государства называется президент или король, главою учреждения или общества его председатель, не дающий жизни данной институции, а лишь управляющий ею внешними, а не внутренними путями. Следовательно, переменились отношения со Христом, явилось разное понимание воли Божией, то есть, разное понимание Бога.

При таком понимании Церкви, при забвении органичности единения Церкви со Христом, христианскому Западу, отделившемуся от тела Церкви, конечно, понадобился земной глава: Христос не может управлять Церковью подобно президенту, управляющему государством, или председателю, руководящему обществом.

Однако, в некоторых отношениях такое пониженное понимание и чисто земное устройство Церкви оказалось более удобным.

Ведь православное органическое стояние в Церкви очень не легко и требует постоянного подвига. Надо себе ясно представить, что при нашем православном понимании Церкви, как Тела Христова, живущего единою жизнью со Христом, в Котором нет и не может быть ничего греховного, все мы можем принадлежать к Церкви лишь постольку, поскольку мы не греховны, и покуда мы не греховны, теми сторонами нашей души и в те моменты жизни, в которые мы не изменяем Христу, не порабощаемся греху. Всякий же грех нарушает наше единство со Христом, наше общение с Ним, а следовательно, нашу причастность к Церкви, которую мы восстанавливаем покаянием.

При понимании же Церкви, как земного общества, возглавляемого земным главою, никакого такого процесса отпадения и возвращения члена Церкви не происходит. Человек грешный, то есть, такой, каким является большинство людей, может беспрепятственно быть членом такой организации. Его греховность заранее предусмотрена и ограничивается известными правилами, с нею борются выработанными в течение веков приемами, она входит в норму жизни этой земной организации и не нарушает ее.

Между тем, грех члена Церкви в нашем понимании, это всегда трагедия, катастрофа, нарушающая жизнь Церкви, которая больно ощущается всей Церковью, по уже приведенным словам ап. Павла: „Страдает ли один член, страдают вместе с ним и все члены".

Именно поэтому теперь, в период нравственного упадка во всем христианском мире, этот упадок так болезненно, так катастрофически отражается на православном мире и так сравнительно безболезненно проходит в мире инославном.

Конечно, в настоящее время это относится главным образом к высшим представителям Церкви: епископам и священникам, а не к рядовым членам, при общем понижении церковности забывшим, что они тоже являются представителями Церкви.

Нравственное падение или другая какая-нибудь измена Церкви ее епископа или священника у нас - всегда болезненная катастрофа, а в инославном мире - лишь нежелательное, но легко преодолимое болезненное обстоятельство.

На эту разницу наши противники указывают нам, как на аргумент против нас. С земной точки зрения это верно, но с истинной церковной, наоборот, именно это-то обстоятельство и свидетельствует о правде нашей Церкви, о ее несовместимости с грехом.

Чтобы как следует это понять, представим себе сначала норму церковной пастырской жизни, какова она должна быть.

Епископ или священник живет всецело церковной жизнью, все его стремления в Боге: „помышляет о горнем, а не о земном" (Кол. III, 2). Это не значит, что он не заботится о земной церкви, о своих чадах духовных, но значит, что и для себя и для своих духовных чад он ищет прежде всего Царствия Божия и правды Его, а всего остального лишь как приложения, по слову Христову. При этом. Царство Божие и правда Божия понимаются и ищутся им не по собственным измышлениям, не самочинно, но соборне, всецело в единении со всей Церковью, со всеми одинаково с ним верующими и исповедующими.

Насколько велико, насколько полно бывает в таких случаях единение членов Церкви, мы знаем из церковной истории на примерах целого ряда ответственных церковных мероприятий, например, заведение диецезальной, потом приходской структуры Церкви, учреждение института тайносовершительного пресвитерства и пр. мероприятий, которые, при появлении сходных нужд, на всем пространстве древнехристианского мира от Испании до Месопотамии без всякого сговора совершенно одинаково вводились этими жившими всецело соборной церковной жизнью епископами и их сотрудниками.

На каждый вопрос, в какой бы то ни было области: личной, государственной, национальной, общественной - все представители Церкви отвечали одинаково, потому что у них не было личных мнений, личных взглядов, личной жизни, а лишь общецерковные. И это несмотря на то, что, как личности, они ни в какой мере не были ущербны. Мы представляем их, как, например, св. Игнатия Богоносца, Поликарпа Смирнского, Иринея Лионского и других богатырями духа, высочайше развитыми индивидуальностями, какими они встают из своих жизнеописаний и со страниц своих творений. Разве такое единение нуждалось в каком-либо внешнем возглавлении или юридическом оформлении, если оно непосредственно питалось от единого Главы Христа своей общей жизнью с Ним, и кроме этой жизни не имело никакой частной?

Таково в идеале и должно быть устройство Церкви Христовой. Единство ее обеспечивается только единством всех ея членов со Христом, и всякое нарушение этого единства, происходящее от греховности, от самости, от самоутверждения, тотчас же болезненно ощущается и самим нарушителем единства, и всеми его окружающими членами того же единства. Оно и должно болезненно ощущаться, потому что грех есть всегда боль и рождает боль.

Вот какой-либо член Церкви начинает грешить и не каяться во грехе, но самоутверждаться в нем. Грех отрывает его от единства со Христом, от единства Церкви. До тех пор, пока Церковь не отделит вполне от себя этого отделяющегося от нее ее бывшего сочлена, или он не совершит покаяния ("метаниа" - обращения, коренного изменения своего), до тех пор его отрыв будет так или иначе проявляться в Церкви. Он или начнет учить неправо, пытаясь ложью оправдать свою греховность, или поступать соблазнительно, и все это болезненно отзывается на всей Церкви скорбью и стыдом.

Конечно, как мы говорили, в настоящее время при чрезвычайно пониженном общецерковном стандарте, так реагируем мы по преимуществу на измену Церкви архипастырей и пастырей ее, на измену же рядовых членов часто просто не обращаем внимания, просто привыкли к пей за время фактического массового отпадения от Церкви ее членов в течение последних веков. Но на самом деле, при сколько-нибудь более высоком церковном уровне совершенно такой же должна быть реакция и на измену любого члена Церкви.

Мы, православные, так страдаем теперь от всех видов церковной разрухи вследствие глубочайшего несоответствия: Церковь по существу своему осталась тем же, чем она всегда была, и чем она только и может быть, - телом Христовым, невестой Христовой, не имущей ни пятна, ни порока, а люди, призванные быть ее сочленами, ее представителями, в том числе и пастыри и архипастыри, имеют на себе много пятен и пороков и не хотят омыться от них покаянием, но утверждаются в них и не себя стараются очистить до чистоты церковной, но Церковь пытаются уподобить себе. Однако, Церковь остается тем же, чем она и была, и есть и будет, а они выходят, выпадают из нее, перестают быть ею. "Что общего у мякины с чистым зерном?", как говорит пророк Иеремия (XXIII, 28). И этот процесс выпадания членов Церкви мучителен для всего тела ее.

Созерцая его, ощущая его в себе самом и внутри, и во вне, православный христианин, поскольку он чувствует себя чадом Церкви, не может оставаться равнодушным к этому процессу. Он для исцеления и себя самого и всего тела церковного жаждет вмешательства в жизнь Церкви ее главы Христа Спасителя, молится апостольской молитвой: „Ей, гряди. Господи Иисусе". Он обращается ко Христу в эти трудные моменты жизни Церкви, потому что к другому не к кому обратиться.

Совершенно иначе этот процесс происходит в латинском мире. Там есть законченная строго централизованная земная церковная организация, возглавляемая земным главой, которому принадлежит вся полнота власти. Все члены этой земной церковной организации - для единомыслия - совершенно не нуждаются в соборности, требующей душевной чистоты. Для единомыслия им достаточно обратиться за справкой в соответствующий руководящий орган высшего церковного управления. Грехи их не являются трагедиями. Они или пресекаются и караются, или, если становятся всеобщими, как например, нарушение поста, вводятся в норму.

Этим достигается многим кажущаяся завидной бесперебойность церковной жизни, но покупается она дорогой ценой: грех, не выявляемый наружу, не пережитый с болью и не заклейменный церковным сознанием, проникает внутрь Церкви, становится уже не личным грехом того или иного члена Церкви, а грехом самой Церкви, вызывая в ней все те ненормальности церковной жизни, которые мы так ясно ощущаем в латинстве при нашем столкновении с их религиозной жизнью.

Папство с его непогрешимостью, индульгенции, кропотливый подсчет количества добрых дел и заслуг, юридизм в отношениях между собой и с Богом, магическое понимание Святых Таинств - все это плоды и спутники отрыва латинского Запада от церковного единства и подмены органической жизни Церкви жизнью договорно-социальной.

Спасение понимается так, как внешнее воздаяние за известное количество внешних же добрых дел, или у протестантов - за несомненную веру во Иисуса Христа. Там забыто, что спасение, то есть вхождение в Церковь, достигается путем освобождения от страстей - бесстрастием, свободой от грехов.

Есть там и аскеты, но они своею обязанностью полагают выполнение дисциплинарных требований, за что им обещано прощение грехов и будущая вечная жизнь. А то, что эта вечная жизнь уже явилась, как говорит ап. Иоанн, что это блаженное общение с Богом достигается еще здесь, на земле, и во всяком случае за гробом является продолжением процесса, начавшегося здесь, а не совершенно отделенным от него воздаянием, - обо всем этом Запад забыл.

Мы же будем это хорошо помнить, по мере сил наших напоминать и нашим западным братьям, а самое главное, будем беречь, углублять и усовершать свое соборное с Богом в Церкви бытие здесь, на земле, чтобы полноты этого достичь в Царстве небесной правды и любви, уготованным нам от сложения мира.