Митрополит Антоний (Храповицкий)
ПОЧЕМУ ГОСПОДЬ ИИСУС ХРИСТОС НЕ НАЗЫВАЛ СЕБЯ БОГОМ

Такой вопрос нужно разрешить нам, сынам маловерующей современности, в виду частных возражений против Божества Христова, основанных на том, будто Сам Спаситель никогда не называл Себя Богом. Особенно искусно разработаны эти возражения магометанами, которые, к стыду нашему, оказываются нередко лучшими знатоками нашей Библии, чем мы сами.

Те из нас, христиан, которые читали Евангелие, спешат приводить изречения, по которым видно, что Господь требовал веры в Себя, одобрял исповедание Себя Сыном Божиим, Сам Себя так именовал и говорил о Своем единосущии со Отцем. Однако возражатели мало убеждаются этими изречениями Евангелия: магометане находят в них лишь указание на сверхчеловеческое достоинство Иисуса Христа, но не на Божественное, а рационалисты понимают их в пантеистическом смысле, в коем эти изречение применимы, по их мнению, ко всякому человеку, повинующемуся воле Божией. Опровергнуть этих последних легче, нежели магометан; достаточно им прочитать те слова Христовы, в которых Он открывает Свое исключительное отношение к Отцу, несвойственное прочим людям, и затем раскрыть совершенную несродность пантеистических представлений вероучению библейскому — ветхозаветному и Христову, всецело проникнутым личными отношениями между Богом и человеком.

Гораздо труднее удовлетворить требованиям магометан, которых семитическая культура научила довольно близко усваивать некоторые евангельские истины, но в тоже время и внесла в последние весьма последовательно проведенное искажение. Магометанство учить, будто Иисус, зачатый чрезвычайным образом от праведной жены, богатый Духом Божиим, даже Сам бывший Духом Божиим, и святейшим человеком, принес на землю учение небесное; но после его вознесения на небо (в которое магометане веруют, отвергая, однако, и воскресение Христово, и распятие, и смерть), ученики Его, особенно же, ненавистный для них апостол Павел, исказили Иисусово учение, а история Его жизни, изложенная в святой книге — Евангелии, после неоднократного будто бы искажения этой книги, представляется людьми в весьма ложном свете.

Подобным представлением дела лукавые руководители магометан достигают сразу двух целей. Они не препятствуют своим последователям одобрять пленительные истины евангельского учение и таким образом не понуждают их идти против явной истины, но с другой стороны заграждают им путь к решительному следованию ей, через присоединение себя к христианскому обществу, объявляя подлинное учение Иисуса-Пророка утраченным христианами, но восстановленным и усовершенным от Бога через Магомета.

Так как христиане, споря с последователями Магомета о преимуществе Своего Учителя перед последним, ссылаются на Божественное достоинство Христа, то магометане и стараются дать нам решительный отпор и в этой истине, и в самом убеждении нашем о неповрежденности Христова учения, — указывая на то, что Сам Иисус никогда Себя не называл Богом, а что догмат этот вымышлен Его учениками. Возражение это интересно опровергнуть не только для тех из нас, которым приходится встречаться с магометанами, но и для всех сознательно верующих христиан, потому что нечестивые слова тех обрезанных, увы часто произносятся и крещенными, но неверующими или маловерующими сынами европейской культуры. Эти последние без всяких оснований любят выделить евангелие из всей цельности Нового Завета, хотя весь Новый Завет написан также апостолами. Истинной причиной такого разделения служит, конечно, невежество. Евангелие мы кое-как помним по школьным урокам и по чтениям на литургии, а Апостола большинство никогда не читало и в церкви не слушает, потому что не понимает. Поэтому изречения Деяний, Посланий и Апокалипсиса для большинства современных полухристиан являются совершенно новыми и чуждыми их духовного строя словами. Но и это не всё еще. Протестантский характер нашего семейного и школьного воспитания приучил современного интеллигента выделять личность Иисуса Христа не только из жизни Его Церкви, не только из Посланий Его учеников, но даже из самых Евангельских сказаний, так что вышеприведенная магометанская точка зрения на христианство, нашим интеллигентам так же не чужда, как и выработанное в учении Л. Толстого отделение речей Христовых от описания событий Его жизни евангелистами. Таким образом, вопрос поставленный нами в заглавии статьи, встречает почти одинаковое к себе отношение и у магометан и у толстовцев. Не очень многим разнится отношение к нему и прочей европейской интеллигентной толпы.

Соблазнительный характер этого вопроса усиливается в современном сознании, опять-таки благодаря влиянию западных учений на наше школьное обучение вере. И вот, с разрушения этих-то западных взглядов на христианство и должно начать разрешение указанного недоумения о Божестве Христовом. Конечно, бесспорно, что истина эта есть одна из драгоценнейших и святейших истин христианства, которое перестало бы быть христианством, если бы утратило спасительную веру в эту истину. Но, с другой стороны протестантское учение о спасающей вере, именно о спасающей вере в Божество Иисуса Христа, при беспечном отношении к Его заповедям, освещает историю евангельскую весьма односторонне. Если всё наше спасение, принесенное на землю Иисусом Христом, сводится к тому, чтобы только уверовать в Его Божество, то, конечно, эта последняя истина и должна бы быть главным предметом Его проповеди. И, действительно, все протестантские истолковательные руководства по Евангелию и переводы с этих руководств, служащие учебниками в наших духовных школах, направляют к этой истине изъяснение всех речей Спасителя, не обращая обыкновенно внимания на их прямой нравственный смысл. Выходит, что Господь Иисус Христос в каждом слове Своем должен был указывать на Свое Божество, — в этом заключалась вся цель Его проповеди; этою истиною исчерпывается всё христианство.

И вдруг нам говорят, что прямо и ясно Господь нигде Себя Богом не называет; однажды Он говорил, что Отец болий Его, а в другой раз называет Отца Своим Богом и Богом Своих последователей. Если учение о Божестве Христовом есть единственная цель Его проповеди, то чем объяснить, что Он прямо не высказал того, что составляет всю сущность Его дела на земле? Теперь нам понятна и острота этого недоумения и нужда в его разъяснении.

Свойственен ли православным учителям такой взгляд на евангельское учение, как на распространение одного лишь догмата о Божестве Христовом? Конечно, св. Отцы наши не упускали случая указывать эту истину во всех изречениях Христовых, в коих она содержалась, тем более, что лучшие толкователи Евангелия боролись против отрицателей этого спасительного догмата — ариан. Но, в противовес современному протестантскому толкованию, наша церковная экзегетика свидетельствует не о том, будто Господь старался всем слушателям Своих речей внушить веру в Свое Божество, но напротив, что Он Свое Божество скрывал. Так в нескольких стихирах Праздничной Минеи и Цветной Триоди Христос называется Богом таящимся, то есть скрывающимся. Свое Божество, по толкованию св. Отцев, Господь скрыл до Своего воскресения не только от людей, но и от диавола, который потому только и довел иудеев до осуждения Его, что не знал Его Божества и его разрушительной силы над адским царством.

Согласуется ли такое воззрение Отцев с самой историй евангельской? Конечно, согласуется; как это мы сейчас покажем. А когда мы докажем, что Иисус Христос, будучи истинным Богом, имел намерение скрывать Свое Божество от неподготовленных к приятию сей истины людей, если поймем и те побуждения, которыми при этом руководствовался Господь наш и Учитель, то, надеюсь, поймем, почему Он Себя прямо и буквально не называл Богом, хотя и был Им, хотя и учил Своих апостолов вере в Себя, как Бога.

Об этой вере скажем несколько слов, прежде чем обратиться к евангельской истории. Спаситель открывал ее и святым апостолам, и даже неверным иудеям, когда они прямо спрашивали Его: кто же ты? “Из начала Сущий, как Я и говорил вам”, — отвечает Господь. “Прежде даже Авраам не бысть, Аз есмь” (Ин. 8, 58); Аз и Отец едино есмы (Ин. 10, 29). В этих изречениях Господь открыл Свое предвечное бытие и единосущие с Отцем. Когда фарисеи выражали сомнение в учительских полномочиях Спасителя, то Он прямо заявил Свое Божественное право прощать грехи. “Да увесте, яко власть имать Сын Человеческий на земли отпущати грехи” и пр. (Мк. 2, 10). Эту власть, эту славу Господь имел “прежде мир не бысть” (Ин. 17, 5). Он исповедует Себя всеведущим и вездесущим: “якоже знает Мя Отец, и Аз знаю Отца (Ин. 10, 15); никтоже знает Сына, токмо Отец, ни Отца кто знает, токмо Сын (Мф. 11, 27); никтоже взыде на небо, токмо сшедый с небесе, Сын Человеческий, Сын на небеси” (Ин. 3, 13). Нужно ли толковать о том, что здесь Спаситель говорил лично о Себе, а не о том перевоплощении отвлеченного безличного мирового духа, какого здесь разумеет гр. Толстой? Не мировую эволюцию мирового духа, а Свою личную жизнь определяет Он в заключительной беседе Своей с учениками: “ныне веруете, яко от Бога изыдох. Изыдох от Отца и приидох в мир и паки оставляю мир и иду ко Отцу” (Ин. 16, 28).

Много еще можно найти в Евангелии Христовых слов, из коих видно, что Он исповедал Себя Богом, хотя и не говорил прямо? Я Бог. Ясно, что этими вышеприведенными словами Господь удостоверяет вопрошающих, что Он есть Существо вечное, лично и сознательно жившее до Своего плотского рождения и предназначенное к возвращению к прежней славе, равной с Богом. Из этих изречений видно, что, хотя Господь Иисус Христос ни разу не называл Себя Богом, но что сей догмат со всею определенностью и ясностью содержится в Его речах.

Нельзя, однако же, не заметить т того обстоятельства, что эти речи были сказаны среди учеников Христовых или, так сказать, вынуждены настойчивыми вопросами иудеев. Таким образом сохраняется во всей силе и та мысль церковного учения, что Господь, сколько возможно было, таил Свое Божество. Теперь и обратимся для проверки этой мысли к евангельской истории, как мы обещали.

Толкователи, склонные видеть во всех событиях и словах евангельских проповедь Христову о Своем Божестве, прежде всего указывают на Его чудеса, как на действия, совершаемые в целях такой именно проповеди. Несомненно, что чудеса Христовы были одним из важнейших побуждений для Его учеников веровать в Его сверхчеловеческое достоинство. Однако, смотрите, всегда ли Господь желал пользоваться распространением такой веры? В первое время Своей проповеди Спаситель воспрещает распространять весть о чудесных исцелениях, испытанных разными страдальцами. Так Он воспрещает разглашать чудеса исцелений прокаженных (Мк. 1), бесноватых (Мк. 3; Лк. 4, 41); скрывает Свое чудо на браке в Кане Галилейской (Ин. 2); не велит говорить апостолам о чудесном Своем преображении; воскрешение дочери Иаира показывает только пятерым. Но ведь в других случаях Спаситель Сам приказывал проповедовать о чудесах Своих, например, гадаринскому бесноватому, ученикам Иоанновым, сомневавшимся в Его посланничестве; наконец, множество чудес совершено Им перед многотысячной толпой народа, как например насыщение пятью, а потом семью, хлебами, воскрешение сына вдовы Наинской, воскрешение Лазаря и прочее.

И это противопоставление совершенно справедливо, скажем мы в ответ, и оно окажет нам прекрасную помощь для разрешения поставленного вопроса. Господь иногда открывал Свою чудодейственную силу, а иногда скрывал ее; чем же Он руководился в таких случаях?

Думается, что всего легче дать ответ через противоположный вопрос: что было бы, если бы Господь начал проповедь Свою с откровения о Своем Божестве, если бы, совершая чудеса исцелений, заключал их исповеданием той истины, что Он есть Бог, воплотившийся, но не престающий быть Богом, равным Отцу? Было бы то, что люди от ужаса и изумления умирали бы (Исх. 33, 20). Душа наша не может перенести ясного и неприкровенного обнаружения бесконечного Существа Божия перед собой. Никто да не помыслит, будто в таких словах есть преувеличение. В тех немногих случаях, когда Спаситель открывал не всю истину Божества Своего, а только малую часть Его славы, люди лишались чувств от ужаса: так было и с друзьями Его и с врагами. “Выйди от меня, Господи, потому что я человек грешный”, — говорил Петр после чудесного лова рыбы, а во время Преображения Христа на горе учеников Его объял такой страх, что они упали ниц на землю и лежали так до тех пор, пока не окончилось видение славы Господней, и Он, подойдя к ним в смиренном Своем виде, сказал: “Это я, не бойтесь”. Но в другой раз подобные же слова Его: “Это Я”, соединенные как бы с внутренним утверждением Своего Божества и сказанные перед целым полчищем врагов его, произвели то, что они “идоша вспять и падоша на земли”.

Правда, эти исповедания Своего Божества Христос Спасителем не были единственные: часто они возбуждали то злобу, то насмешки иудеев, но такое равнодушное отношение к подобным откровениям потому только и возможно было, что те люди затемнили ум свой страстями или суетой до такой степени, что или не верили, или не понимали слов Христовых; когда же до ума их доходила мысль хотя бы о некоторой вероятности того, что учитель Иисус есть не простой пророк, а от Бога сошедший на землю, то они приходили в ужас и изумление и никак не смели коснуться Его (Лк. 4, 30; Ин. 7, 30; 8, 59; 10, 39; Лк. 11, 19). Судите же теперь, могли ли бы люди переносить совершенно ясно выраженную и подтвержденную чудесами мысль, что постоянно обращающийся с ними учитель есть Бог? Ведь не только обыкновенные грешники, но и богопросвещенные пророки и апостолы обмирали от страха, когда им являлся лишь ангел. А видения Бога не могут переносить даже ангелы, архангелы, херувимы и серафимы, со страхом закрывающие лица свои перед Его славой и не могущие ни на одно мгновение успокоить дух свой от трепетно восторженного славословия, как то открыто было пророку Исаии (гл. 6).

Господь учил людей истине Своего Божества, но истину эту Он высказывал частями, дабы они убеждались в ней постепенно. Уму человеческому столь не сродно допустить, чтобы обращающийся с ним был небожителем и тем более Богом, что, по свидетельству евангелистов, даже апостолы принимали подобные глаголы, как нечто просто загадочное, а сознательно усвоили только по воскресении Христовом (Ин. 2, 22). Самое предсказание Господа о Своем воскресении они не усваивали (Мк. 9, 10), а во время предания Его забыли окончательно это предсказание, подтвержденное им от Учителя за один час до предания (Мф. 26, 32), забыли так глухо, что не дали никакой веры никакой веры мироносицам, когда те возвестили им явление воскресшего Господа (Мк. 16, 13), и даже своим собственным глазам не верили, видя Его перед собой, пока не осязали Его руками и не дали Ему пищи для принятия в снедь.

И вот только тогда, когда сомневавшийся Фома осязал Его раны, уста человека впервые со всей ясностью исповедали Христа истинным Богом: “Господь мой и Бог мой”, и Христос одобрил это исповедание.

Всякое сообщение истории признается истинным, если оно выдерживает проверку с современными ему или с последующими ему событиями. Наша вера в Божество Иисуса Христа, при внимательном исследовании событий, подтверждается даже теми их них, которые, при поверхностном взгляде, кажутся соблазнительными для верующих.

Так многие соблазняются, почему Спаситель, по воскресении Своем, являлся ученикам не часто и не подолгу, почему не жил с ними неразлучно 40 дней до вознесения Своего? Надеемся, что после приведенных разъяснений всякий теперь понимает, что иначе и быть не могло. Апостолы и мироносицы уверовали теперь единодушно в Его Божество. В книге Деяний и в Посланиях апостольских приводятся слова этой веры. Явившийся Господь “тогда отверзе им ум разумети писания”, и они стали веровать в Него так, как и последующие христиане, исповедающие наш Символ. Могли ли бы они переносить обращение с воскресшим Богочеловеком? На это нам ответит само Евангелие. Слова ангелов мироносицам о воскресении наполняли сердца их таким ужасом, что они “никомуже ничтоже реша, бояху бо ся”.

Правда, внезапное явление Самого возлюбленного Господа, одушевляет двух мироносиц, и еще ранее Марию Магдалину, таким восторгом, что они, забывая бывшее, бросаются к ногам Его, но получают предостережение, а когда приходят в себя, то Господь становится невидимым. И что же? В сердцах этих безгранично преданных Ему учениц, не боявшихся Его жестокосердых врагов, теперь остается столько же радости, сколько и страха (Мф. 28, 8). Щадя робкие души человеческие, Господь, так долго беседовавший с Лукой и Клеопой, лишь только они узнали Его, исчез из их глаз, а когда в ту же ночь явился апостолам, уже уверовавшим в воскресение Его, то они снова поколебались в вере, но были единодушны в своем испуге (Лк. 24, 34, 37). Всё это было до исповедания Фомы, а после того, как до слуха остальных учеников коснулось наименование Христа Богом и когда Господь прямо подтвердил такое исповедание: “Ты поверил, потому что увидел Меня”, — то, смотрите, какой страх обнимает сердца их при видении Учителя. Они видят Его с лодки на берегу моря и не узнают Его, и только возлюбленный и наиболее дерзновенный ученик, не убоявшийся стояния у креста и освидетельствования гроба, говорит не вслух, а одному Петру: это Господь. Затем рыбари выходят на берег, и Господь, как бы предлагая им воссоздать на время прежние условия из общей с Ним жизни, говорит: “приидите, обедайте”. Какое же чувство господствует в их сердцах? —чувство страха. “Из учеников же никто не смел спросить Его, Кто Ты, зная, что это Господь” (Ин. 21, 12). Так было с избранными сосудами благодати, с друзьями Христовыми. Теперь скажите, могли ли бы прочие люди хотя бы один час сохранить душу свою в теле, уверившись, что с ними воплощенный Бог? Вот почему Бог дал Ему являться (по воскресении) не всему народу, но свидетелям, предъизбранным от Бога, тем, как говорил ап. Петр, которые с Ним ели и пили, по воскресении Его из мертвых (Деян. 10, 40, 41).

Было и иное побуждение у Господа не спешить открытием Своего Божества людям, даже верующим. Раскроем и это побуждение по самому Евангелию.

Кого Господь при жизни Своей называл верующими? Тех, кто верил, что Он от Бога, что слова Его — слова Божии (Ин. 7, 16–18), что Он — Сын Божий. Но и относительно этой, неполной еще веры, Господь наблюдал в сердцах людей особый порядок, который выяснится для нас, когда мы рассмотрим различное отношение Спасителя к уверовавшим, из которых одним Он велел утаивать Свои чудеса, а некоторым благовествовать о них.

Если мы отрешится от распространенной у нас протестантской мысли, будто вера в Божество Христово спасительно сама по себе, а не как главная опора добродетели, если примем апостольское слово “сия есть воля Божия — святость ваша” (1 Фес. 4, 3), то поймем со всею ясностью, почему Господь иногда скрывал Свою чудотворную силу от людей. Ему не было угодно убедить людей в Своем Божестве, или даже в Своем пророческом достоинстве, чисто внешними способами, чтобы затем покоренные умы человеческие принимали заповеди Его рабски, как магометане, а не по свободному согласию ума с учением добродетели.

Многие злоупотребляют этим выражением: свободное согласие ума и дают повод понимать самую веру, как нечто несродное обыкновенному разумному доказательству. Это совершенно напрасно. Вера наша чужда слепотствующему произволу. Свободное, непринудительное усвоение веры в истинность и святость заповедей Христовых, а отсюда и в Божество Его, для исследователя внимательного, беспристрастного, столь же принудительно, как и правила арифметики, но самое внимание и беспристрастие суть такие настроения и качества души, к которым понудить человека ничто не может: “исследуйте Писания, ибо вы думаете чрез них иметь жизнь вечную, а они свидетельствуют о Мне. Но вы не хотите придти ко Мне, чтобы иметь жизнь” (Ин. 5, 39–40). Если бы современные люди, скажем кстати, поняли ту простую истину, что беспристрастный ум приводит к вере, но что достигнуть беспристрастия в исследовании предметов веры весьма трудно для нежелающих веровать, и даже без благодатной помощи невозможно, то огромная литература о знании и вере, о науке и религии потеряла бы свое значение, и мыслители могли бы заняться более полезными вопросами духа.

Но возвратимся к Евангелию. Итак, Господь желал, чтобы люди первее всего возлюбили проповедуемую Им новую добродетель. Так и было со слугами фарисейскими, которые не хотели взять Его под стражу, заслушавшись Его небесного учения, и сказали господам своим в оправдание: “никогда человек не говорил так, как этот человек”. Да, Спасителю угодно было, чтобы люди, по собственному свидетельству сердец своих, приходили бы к убеждению, что Проповедник сего учения не есть простой человек, но посланник Божий, чтобы, наконец, уверившись в этом, они приняли с полным доверием и те чрезвычайные слова Спасителя о Себе Самом, которых смысл был для них не вполне понятен, пока Господь был среди них, но который, по воскресении Его из мертвых, открылся бы им со всей своей логической ясностью, как истина о Божественном, равночестном Отцу достоинстве Искупителя, Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, и прочее по Символу веры нашей.

Мы сказали: с логической ясностью, — потому что логический смысл вышеприведенных изречений Иисуса Христа о Себе Самом только один, который и изложен в Символе веры, но робкие души людей при жизни Спасителя не могли дерзнуть на то, чтобы вполне вникнуть в этот смысл чудесных слов и довольствовались убеждением, что их Учитель есть высший Посланник Божий, Которого Существо только недавно облеклось в смиренный и уничиженный вид подобострастного человека, а в недалеко будущем откроется во всей Своей славе.

При таком предположении о целях Христова учительства для нас станет вполне понятным, когда Он скрывал Свои Божественные качества и когда открывал. Он скрывал их в начале Своей проповеди, чтобы избежать умственного порабощения Своих слушателей; скрывал особенно те, наиболее поразительные и порабощающие чудеса, которые явил в Своем Преображении и во власти над тем, что всего важнее для человеческой толпы, то есть пищи и пития (в Кане Галилейской). Открывал же Господь чудеса Свои и проповедовать о них повелевал тогда, когда умы слушателей были или свободно расположены к приятию Его словес и таким образом не насиловались, а только утверждались чудом, или уже настолько были вооружены против истины Его небесных глаголов, что и такие дивные знамения, как воскрешение Лазаря, не могли обратить их.

И при всём тщании Господа о том, чтобы люди, приближающиеся к Нему верою и любовью, помнили, что близость Господа к их сердцам обусловливается отрешением их самих от страстей и от всякого зла, Он всё-таки иногда встречал непонимание этой истины, даже у лучших учеников Своих. Множество чудес, совершенных перед ними, не всегда умилило их, но, напротив, иногда они покушались пользоваться сверхъестественной силой, чтобы делать зло: хотели сжечь небесным огнем город неразумных самарян и требовали первенства в царстве небесном друг перед другом.

Что больше огорчало Спасителя нашего? Неверие ли, или вера, столь чуждая усвоению духа христианского? Думаем, что то и другое в равной мере, и это подтвердится рассмотрением того евангельского события, посредством которого иной читатель, быть может, надеялся бы возразить нам. Господь явил огромному множеству народа чудо насыщения пятью хлебами, и последствия этого чуда были вовсе нежелательны Господу: народ решил провозгласить Его царем своим и идти против римлян.

Смотрите же теперь, как произошло это событие. Не для того, чтобы поразить народ Своей сверхъестественной силой, сотворено было Спасителем это чудо. Народ, забыв о потребностях своего тела, ушел за Господом в далекую пустыню, а Господь неоднократно учил, что не должно заботиться о том, что нам есть, что пить, и во что одеваться, но искать царствия Божия и правды его, и тогда всё приложится нам. Народ поступил в тот день по сей заповеди: не должно бы было оправдать ее на деле? “Милосердую о народе”, — говорил тогда Господь, а потом напомнил ученикам, смущавшимся о том, что не взяли с собой хлебов: “Что помышляете в себе, маловерные, что хлебов не взяли? Еще ли не понимаете и не помните о пяти хлебах на пять тысяч человек” и пр. (Мф. 16. 8, 9). Итак, сострадание народу и утверждение верующих в беззаботном отношении к житейским нуждам, — вот что было побуждением к чуду над хлебами. А той горячей, но неразумной вере в Его посланничество, которою проникся насытившийся народ, Господь не только не обрадовался, но совершил новое чудо, чтобы избежать восторгов народных, и, скрываясь от них, перешел через озеро по воде. Когда же народ нашел Его на другой день по ту сторону моря, уже несколько успокоившись от первого впечатления, то Господь начал обличать его, и тут-то открылась вся непрочность их внешней веры, ибо те, которые вчера восклицали: “Это истинно тот пророк, которому должно прийти в мир”, — говорили сегодня: “Какие странные слова! кто может это слушать?” — и роптали против Него, так что “с этого времени многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним” (Ин. 6, 14, 60, 66). Здесь объяснение слов евангелиста о вере, основанной на внешних доказательствах: “когда Он был в Иерусалиме на празднике Пасхи, то многие, видя чудеса, которые Он творил, уверовали во Имя Его. Но Сам Иисус не вверял Себя им, потому что знал всех” (Ин. 2, 23, 24). Господь знал, что эту внешнюю веру иудеи потеряют, лишь только узнают, насколько Его учение противоречит их страстям. “не принимаю славы от человеков: но знаю вас; вы не имеете в себе любви к Богу. Я пришел во имя Отца Моего и не принимаете Меня, а если иной придет во имя свое, того примете” (Ин. 5, 42–44). В последних словах Господь разумел (по толкованию некоторых отцев) Магомета, порабощавшего умы хитростью и обольстительными обещаниями.

Напротив, Господь с любовью являл чудеса для подтверждения начавшейся веры, и когда пришли ученики Иоанновы спросить Его: Ты ли тот, который должен прийти или ожидать нам другого? Он ответил им указанием на то, что они сами видели в это время: “Слепые прозревают и хромые ходят, прокаженные очищаются и глухие слышат, мертвые воскрешают и нищие благовествуют” (Мф. 11, 3–5).

Особенно любил Господь творить дела чудесных исцелений в субботу, дабы разрушать то невольное сомнение в Его заповедях, от которого не могли отрешиться даже добрые иудеи, суеверно и преувеличенно чтившие законы о субботе, так что, только после чудесных исцелений в субботу и обличений лицемеров, “все противившиеся Ему стыдились, и весь народ радовался о всех славных делах Его” (Лк. 13, 17).

Чтобы освободить этот добрый народ от предрассудков, основанных на фарисейских искажениях библейской веры, Господь прямо указывает на свои небесные полномочия, которые народ справедливо понял, как исповедание Его равенства с Отцем: “Отец Мой доныне делает и Я делаю. И еще более искали убить Его иудеи за то, что Он не только нарушал субботу, но и Отцем Своим называл Бога, делая Себя равным Богу” (Ин. 5, 17–19). В другом подобном случае Спаситель говорит: поэтому “Сын Человеческий есть господин субботы” (Мф. 12, 8). Злые из иудеев упорно спорили против слов Господа, и Он здесь снова указывает на то, что не чудеса и не пророчества являются причиной веры в Его учение, а, наоборот, отвращение иудеев к Его заповедям является причиной неверия в Его чудеса: почему вы не понимаете речи Моей? — потому что не можете слышать слово Мое (Ин. 8, 43, 37; 5, 38, 40, 44). По сей же последовательности Господь требовал веры от тех, кто просил чудесных исцелений, и отказывал являть чудо неверующим Его учению врагам, обещая им только чудо Ионы пророка и вопрошая страдальцев, просивших исцеления: “может ли веровать? всё возможно верующему; по вере вашей да будет вам” и тому подобное. С этой точки зрения нам станут понятны и те слова евангельского повествования, которые многих неразумных современников побуждают говорить, будто чудеса Христовы совершались силой магнетической и потому возможны были только при вере в Него. В отечестве Иисуса, повествует св. Марк, народ не верил в Него “и соблазнялись о Нем” (Мк. 6, 3)0 “И не мог (Господь) совершить там никакого чуда”. Здесь речь идет о чисто нравственной невозможности, о бесцельности творить чудеса для неверующих. И в этом убедились бы нынешние совопросники, если бы давали себе труд дочитывать изречения, коими соблазняются, до конца; ибо дальше сказано: “только на немногих больных возложив руки, исцелил их. И дивился неверию их” (ст. 5, 6). Ясно, что чудотворная сила не покидала Спасителя и здесь, а, напротив, готова была излиться на его соотечественников, так что их упорное неверие становилось предметом изумления даже для Сердцеведца.

Итак, Господь не навязывал веры в Себя насильно, хотя и мог этого достигнуть чудесами, но когда неверующие прямо и с заклятьем спрашивали Его: “Ты ли Христос, Сын Благословенного? Иисус сказал: Я, и вы узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на обликах небесных” (Мк. 14., 61, 62).

Конечно, таких ясных изречений никакая толстовщина не может истолковать в пантеистическом смысле, но только в личном.

В заключение разрешим недоумения магометан и ариан в иных изречениях Господа. Первые особенно любят указывать на слова Христовы: “Не написано ли в законе вашем: вы боги” (Ин. 10, 34) и утверждают, будто Господь называл Себя Сыном Божиим в общечеловеческом смысле. Но такое неосновательное утверждение разрушается тут же дальнейшими словами Спасителя, из коих видно, что Он называет Себя Сыном Божиим в смысле совершенно исключительном, и это наименование иудеи не должны бы считать богохульством даже в том случае, если бы Он был простым человеком. “Если Он называл богами тех, к которым было слово Божие, и не может нарушиться Писание; Тому ли, Которого Отец освятил и послал в мир, вы говорите: богохульствует, потому что Я сказал: Я Сын Божий” (ст. 35, 36). Ариане для подтверждения своей ереси ссылались на слова Христовы: “Отец Мой более Меня” (Ин. 14, 28). Православные им отвечают, и вполне справедливо, что Господь говорил это о Своем человеческом естестве. И если бы кто пожелал усомниться в таком именно толковании, то сомнение его разрушится при последовательном чтении Христовой речи. Эта часть прощальной беседы, от начала до 15 главы представляет собой утешение учеников в предстоящий разлуке и примирение их с ожидаемым уничижением Христа. Господь внушает им, что правительством беззащитного человека, но добровольное возвращение небесного посланника из земной юдоли уничижения к славе небесного Отца. “Да не смущается сердце ваше, — говорил Господь, — веруйте в Бога и в Меня веруйте... Я иду приготовить место вам... Прииду опять и возьму вас к Себе... Не оставлю вас сиротами, прииду к вам”. Однако ученики Его не примиряются: Фома, Филипп и Иуда задают Ему вопросы, по которым видна их безутешная скорбь о предстоящей разлуке и уничижении Учителя. Он снова утешает их словами любви: “Да не смущается сердце ваше, не устрашается. Вы слышали, что Я сказал вам: иду от вас и прииду к вам. Если бы вы любили Меня, — продолжает Господь, то есть если бы понимали, что служит к Моей славе, то поняли бы, что не уничижение ожидает Меня в смерти Моей по человечеству, в смерти того, что вы видите во Мне, ибо, умирая по человечеству, Я возвращаюсь к Отцу, Которые больше Меня при этой человеческой природе Моей, — если бы вы любили Меня, то возрадовались бы, что Я сказал: иду к Отцу, ибо Отец Мой более Меня” (28). Утешая учеников Своих в предстоящем распятии и смерти по человеческой Своей природе, мог ли Господь в этих словах Своих говорить о Своем Божестве, Которое не умирает? Ведь и без того Он только что исповедал Им Свое Божество и единосущие со Отцем: “Кто любит Меня, тот соблюдает слова Мои, и Отец Мой возлюбит его и Мы приидем к нему и обитель у него сотворим” (23 ст.), и немного раньше: видевший Меня, видел Отца, как же ты говоришь: покажи нам Отца? Разве ты не веришь, что Я в Отце и Отец во Мне (ст. 9). Здесь указание на совершенную равночестность Отца и Сына.

Те же слова об обители Отца и Сына в сердце верующего, а также и многие последующие глаголы Господа о том, что верующие будут приближаться и даже вступать в это единение Отца и Сына, разъяснять нам и последнее недоумение магометан по поводу слов: “Восхожду ко Отцу Моему и Отцу вашему и к Богу Моему и Богу вашему”, — записанных в том же Евангелии от Иоанна (20, 17). Здесь вовсе нет указания на неравенство Отца и Сына, но напоминание прощальных слов Господних об участии всех верующих в славе Отца и Сына, напоминание о том, что они уже не рабы Христовы, а Его друзья (15, 15), и особенно напоминание прощальных слов: “И славу, которую Ты дал Мне, Я дам им, да будут едино, как Мы едины. Я в них и Ты во Мне, да будут совершенны во едино (17, 12, 23). Отче! которых Ты дал Мне, хочу, чтобы там, где Я, и они были со Мною, да видят славу, которую Ты дал Мне, потому что возлюбил Меня прежде основания мира” (24).

Вот в эту-то славу вступает Господь по вознесении Своем и в словах Своих к Марии Магдалине Он удостоверяет, что и друзья Его становятся теперь столь близкими Отцу Его, как Он обещал им, что их новоблагодатное отношение к Богу близится теперь к тому отношению, которое находится между собственным человеческим естеством и Богом, что по человеческому естеству Его они теперь братья Его: иди же к братии Моей и рцы им (20, 17). Но далее в этой же главе Евангелия Господь принимает исповедание одного из братий Своих по человечеству: “Господь мой и Бог мой!” и, одобряя его, отвечает: “ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны не видевшие и уверовавшие” (20, 28, 29). Этими словами Он ублажает нас, верующих в то, что Он Бог истинный, и осуждает сомневающихся.

Таков и окончательный ответ наш на заглавный вопрос, проверенный по Евангелию через всю историю земной жизни Иисуса Христа и примиренный со всеми мнимыми противоречиями. Господь исповедал Себя Богом истинным, но желал, чтобы истину эту ученики Его усвоили постепенно, возлюбив прежде святость Его заповедей, поклонившись Его уничижению и страстям Его и, наконец, познав Его воскресение.